Невозможно было объяснить отцу, что она просто-напросто встала на защиту памяти своей матери, которую они оба так любили.
Очень быстро Офелия научилась таить свои чувства и не позволяла срываться словам, уже дрожавшим на губах.
Однако как же мучительно было слышать все, что намеренно говорилось для того, чтобы ее задеть!
– Кто выбрал такой ужасный цвет для этих портьер? – спрашивала леди Лангстоун. – До чего вульгарный вкус, если это вообще можно назвать вкусом!
Прекрасный портрет своей предшественницы она перевесила не в холл – Офелия могла бы это понять, – но в комнату для прислуги.
– Там самое подходящее место для него, – сказала она. – Я уверена, что слугам будет приятно ее видеть.
По ночам Офелия горько плакала и строила планы бегства из дома, рассчитывая найти убежище у какой-нибудь из кузин своей матери.
Однако она знала, что отец станет тяжело переживать ее отъезд, решив, что она не хочет с ним оставаться; она понимала также, что мачеха потребует ее возвращения единственно для того, чтобы наказать ее.
У нее появились обязанности по дому: она должна была расставлять цветы в вазах, штопать одежду и менять книги в библиотеке. Нельзя сказать, чтобы ее мачеха много читала, ей хотелось только быть в курсе того, что сейчас модно: стихи лорда Байрона, последние романы сэра Вальтера Скотта. Она бегло их просматривала, отбрасывала, и затем Офелия должна была вернуть книги в библиотеку. Но, конечно, перед этим она и сама успевала их прочесть. Она проводила долгие часы, погружаясь в чтение, даже когда была очень занята.
Мачеха откровенно дала понять, что совершенно не желает, чтобы она встречалась с ее друзьями; вообще ей хотелось, чтобы оставалось неизвестным пребывание Офелии в том же доме.
– Я слишком молода для того, чтобы сопровождать юную девушку, – сказала она прямо. – Поэтому никто не должен догадываться, что ты живешь со своим отцом и со мною, ясно?
– Да, мама.
– Если я замечу, что ты навязываешь свое общество людям, которые ко мне приходят, мне это сильно не понравится. Больше того, я сумею отбить у тебя охоту сделать это в другой раз.
Угроза отчетливо слышалась в голосе мачехи, поэтому Офелия быстро сказала:
– Нет, я не допущу, чтобы кто-нибудь меня увидел.
Когда отец и мачеха оставались в доме одни, что случалось не часто, она ужинала с ними, думая о том, что отец даже не замечает, что она не показывается при гостях.
Во всяком случае, он ничего не говорил, а Офелия порой чувствовала себя привидением, бродящим по дому, когда он пуст, и прячущимся в спальне, если дом наполнен смехом и отголосками болтовни в гостиной.
