а в этой столице без стен,
сложенной из света, соли, камня и разума,
я, как и все, огляделся и в страхе бежал,
покинул чистую ясность мифа,
бежал от статуй, окружённых синим молчанием!..
Из других мест (Цейлон, Ориноко, Вальдивия)
я возвращаюсь с лианами, губками,
плодоносными стеблями, вьюнками,
с чёрными корешками землистой влаги…
С тебя, океанская роза, абсолютный камень,
я уезжаю чистый, процеживая ясность ветра,
возрождаюсь, синий, металлический, явный.
Дитя лесов и зимних железных дорог,
я, хранитель тех зим,
той грязи,
с жалкой горбатой улочки,
я, тёмный поэт, ощутил на лбу поцелуй камня,
и все мои горечи как рукой сняло.
Любовь моя, роза в розницу, отдалённая многоморьем,
бескрайним, как снег и простор,
маленькая и таинственная, окружённая
вечностью, я благодарен тебе
не только за твой целомудренный взгляд,
за скрытую белизну, тайная роза, —
а за разумный отсвет твоих статуй,
за глухоманный покой, который ты положила мне на ладони,
за день, застрявший комком в твоём горле.
Потому что, если бы мы все сошлись там,
как вымирающие слоны,
прибегнувшие к самому крайнему кислороду, —
если бы армады сытых и голодных,
арабов и бретонцев, теуантепеков
и гамбуржцев, сенегальцев и хмурых чикагцев, —
все вместе смекнули бы, что там прячут ключи
от дыхания, от равновесия,
которое покоится на правде камня и ветра, —
если бы именно так было, и ринулись бы расы,
и обезлюдели бы нации, —
и все отправились толпой на остров,
если бы мы все вдруг стали мудрыми
и высадились бы на Рапа Нуи, — мы бы его убили,
убили своими шажищами, диалектами,
плевками, баталиями, религиями,
и там тоже не стало бы воздуха,
рухнули бы наземь статуи,
стали бы грязными столбами каменные носы,
и всё бы от горечи умерло.
Прощай, всеочищающая роза,
пуп золотой, таинственная суша,
мы возвращаемся к своим занятьям,
к своим печальным службам и ремеслам.
Храни тебя, великий океан,
от нашей чистоплотности угрюмой!
Сегодня одиночество преступно,
спрячь, остров, древние свои ключи
в пещере лавовой, среди скелетов,
которые нас будут упрекать
до той поры, пока не станут прахом,
за наше бесполезное вторженье.
Я возвращаюсь. И моё «прощай» —
пустое слово, а торжественность —
не в нём, а в том, что остаётся здесь, —
немая безучастность в центре моря,
сто взоров камня, самоуглублённых
и обращённых к вечности воды.
