тут же проститься со сквозным одиночеством
ветра, воды, каменистого чистого луга,
бежать сломя голову от соли,
от опасности,
от одинокого круга среди воды,
откуда пустые глаза моря,
позвонки и веки сумрачных статуй
язвили испуганного буржуа-горожанина,
остров Пасхи, не цепляйся, отстань,
слишком много света, ты далеко,
а сколько воды, камня!
Too much for me! Поехали!
Усталый сирота
толпы, Я,
измочаленное дитя бетона,
изгой переполненных ресторанов,
который вечно собирался уехать куда подальше,
я не знал, что делать на острове,
хотел (и не хотел) остаться (уехать),
мнительный гибрид, запутавшийся в себе самом,
я не нашёл здесь места: каменная прямизна,
бескрайний взор гранитной призмы
и округлое одиночество изгнали меня, нас —
мы откочевали со своей грустью в другое место,
вернулись к своим врождённым агониям,
к неуверенности стужи и зноя.
О башня света, печальная краса,
разбросавшая по морю статуи и ожерелья,
известковое око, значок обширной воды, крик
траурного буревестника, зуб моря, жених
ветреной Океании, о роза в розницу,
срезанная с розового куста,
разъятого водной толщей на архипелаги,
о естественная звезда, изумрудная диадема,
одинокая в своей одинокой династии,
всё ещё недостижимая, ускользающая,
пустынная,
словно капля, виноградина, море.
Как нечто вышедшее из воды, нагое, непобедимое,
как платиновое веко, хруст соли,
водоросль, дрожащая рыба, живое лезвие, —
я, от всех врозь, удаляюсь
от этого острова в розницу, уезжаю,
запахнувшись в свет,
и хотя принадлежу к стае,
к тем, кто прибывает и убывает стадами,
к обезличивающему туризму, ко множеству, —
я признаюсь в кровном родстве с этой кромкой,
вызванной к жизни зарёй Океании.
Мы спешим вернуться, нас ждут назначения,
брюзгливые публикации, горькие диспуты,
ферменты, войны, болезни, музыкальная каша,
которая нас осаждает, беспрерывно нам досаждает,
снова мы сплачиваемся в наши отряды,
хоть все единодушно и объявили нас мёртвыми, —
и вот мы снова здесь с нашей кривою улыбкой,
то есть раздражённые тем, что нас, возможно, забыли, —
а сами забыли, что там, на островке без пальм,
там, где выдалбливают носы из камня,
треугольники, вычерченные под открытым небом и солью,
там, на малюсеньком морском пупочке,
мы оставили самую крайнюю чистоту,
простор, оторопь островных содружеств,
которые поднимают свой голый камень, свою правду,
и никто не удосужится полюбить их, жить с ними,
и в этом есть и моя трусость, каюсь —
меня хватает лишь на невечные здания,
