После болезни Рейстлин был невероятно слаб, так слаб, что даже не мог оторвать голову от подушки без помощи брата, который не отходил от него ни на шаг. Антимодес даже отложил собственную поездку, выжидая, пока Рейстлин не встанет на ноги. Он написал и отдал Карамону верительное письмо к барону Лэнгтри. Теперь, уже уверенный, что молодой маг выживет, Антимодес понял безнадёжность планов достигнуть Балифора до того, как зимние штормы перекроют все дороги.
— Постарайтесь не угробить себя там по-глупому, — сказал он в день своего отъезда. — Как я и боялся, мы опоздали. Теперь барон не сильно обрадуется вашему появлению. Ему и его наёмникам всю зиму будет нечего делать, а вы для него всего лишь два лишних рта, которые надо прокормить. Зато весной народ в его армию просто повалит, и тогда дела пойдут в гору. Будьте уверены, тогда уж без работы вы не останетесь, а наёмников Лэнгтри знают и уважают по всему Ансалону.
— Огромное спасибо тебе, — сердечно поблагодарил Антимодеса Карамон, помогая архимагу снарядить упрямую Дженни, которая за последнее время пристрастилась к сладким яблокам из сада Лемюэля и не горела желанием отправляться в путь. — Спасибо за всё, что ты уже сделал и делаешь для нас. — Тут Карамон вдруг покраснел до корней волос. — Слушай, насчёт того, что я сказал тебе там, по дороге из леса — я прошу прощения. Я совсем не то имел в виду… То есть… В общем, если бы не ты, Рейст никогда не смог бы исполнить свою заветную мечту.
— Тут ты прав, мой молодой друг, — вздохнул Антимодес и хлопнул Карамона по плечу. — И этим взял на себя такое бремя… — Потом он щёлкнул Дженни по широкому крупу, побуждая трогаться, чем нисколько не улучшил её характер.
Ослица неожиданно резво рванулась вперёд, оставив Карамона стоять посреди дороги, в недоумении почёсывая затылок.
Здоровье Рейстлина между тем поправлялось медленно. Карамон весь извёлся, терзаемый мыслью, что они стали для Лемюэля тяжёлой обузой, и даже отважился однажды предложить брату отправиться в Утеху, где он смог бы спокойно и не спеша долечиться. Но Рейстлин даже слышать не захотел об этом. Теперь, когда его внешность была так ужасно изменена, он и мысли не мог допустить, что можно явиться к друзьям в таком виде. Перед его внутренним взором сразу представали сочувствующий Танис, поражённый Флинт, настырно лезущий за подробностями Тассельхоф, презрительный Стурм — он корчился и извивался от этих видений, поклявшись всеми Богами, всеми тремя Богами магии, что никогда не вернётся в Утеху, пока не сможет этого сделать с гордостью, окутанный сиянием собственной силы и славы.
