— У меня две дочери, сэр, — с трудом выговаривает Нельсон, и в голове включается сирена. Который час? Где я? Бриджит захочет знать. Кстати об ирландках.
— Тогда держите их подальше от таких, как я, сэр. — Куган наконец фокусирует взгляд на Нельсоне. — Не учите своих дочерей поэзии, Клинк, мой вам совет.
Он поворачивается, выбрасывает назад руку и отдирает Нельсона от стены.
— Нечего прохлаждаться! — кричит он. — Вперед, враскачку к Вифлеему! Маршируй или умри, Клинк, маршируй или умри[99].
По темным улицам от студенческих баров и буржуйских салунов, туда, где за бетонными оградами и колючей проволокой смутно маячат промышленные громады. Фонарей в два раза меньше, половина из них разбита. Запыхавшись, гуляки входят в желтушный свет безымянной рабочей рюмочной, в низкую, сырую, без окон бетонную коробку. Мигающие неоновые вывески с тевтонскими именами народного пива: Хамм, Шлиц, Пабст. Перед дверью — ревущая газовая горелка. Неопределенного возраста серые личности в бесформенных пальто у стойки. Нельсон и Куган плюхаются в закутке под пыльной неоновой рекламой, которую не зажигали со времен президентства Никсона.
С угрюмым барменом шутки плохи.
— «Гленфиддих»? — неуверенно спрашивает Куган.
— «Джим Бим», — отвечает бармен, и Куган покупает всю бутылку, чтобы хоть немного его задобрить.
Бутылка и два щербатых стакана на липком, в кругах от пива, столе. Кончились студенческие хиханьки. Время легкомысленного пива позади. Пора пить по-серьезному, когда человек выползает из собственного фундамента и тихо исчезает без следа. Следуя ритуалу, Куган парится в пальто, исходя бурбоном и потом.
— Ты меня ненавидишь, да, Клинк?
Его помертвевший взгляд. Убийственное дыхание над столом.
— Нет же, — возражает Нельсон. — Правда.
Правда и другое: он не хочет, чтобы Куган учил его дочерей. Далекий звон в голове.
— Правда, — говорит Куган почти без акцента, — это знатно.
Он разражается скрипучим смехом и замолкает, только опрокинув в глотку стакан.
Нельсон поднимает бутылку, чтобы налить себе, Кугану, обоим, но горлышко бутылки все поворачивается и поворачивается. Наконец бутылка со звоном встречает щербатый ободок, бурбон льется, частью — в стакан.
— Ты меня ненавидишь, — упорствует Куган, — поэтому ты и здесь, изначально. Такова твоя натура, как сказала скорпиону лягушка. Не только твоя, Клинк, но и всей вашей никчемной иезуитской своры. Придурков. Паразитов. Попов. Кретинов. Кррритиков.
Куган заходится в приступе кашля. В мозгу у Нельсона кто-то маленький сидит за зеленоватым экраном эхолота, который ритмично попискивает: дзынь… дзынь… дзынь… Ему надо было еще тогда, у киоска, взять поэта за руку и сказать ему, как мужчина мужчине… Что? Что-то на мгновение всплывает и тут же вновь уходит на дно.
