Одна журналистка из Дрездена
На вилке визжала как резаная,
Но мясо у ней
Становилось нежней,
А также вкусней и полезнее.
Сеньор яппи вскакивает, потрясая куриным крылышком, но сеньорита яппи удерживает его рукой. Куган уже отвернулся от стекла.
— Запиши это для вечности, Клинк, — говорит он. — Я готовлю полное собрание своих сочинений.
Нельсон и Куган пьют темный горький «Гинесс» в ирландском баре «Слив Блум», под вывеской из скрещенных ключей. Кугана здесь знают, но тем не менее обслуживают. В пятницу вечером здесь играет живая музыка: тощий мужчина с гитарой и худая длинноносая женщина со скрипкой. Куган заказывает песню, вместе с Тощим и Длинным Носом поет первый куплет «Отчаянного парня из Каслмейна»[97] и рыдает следующие семь.
— В конце он погибнет, — шепчет Куган посреди песни, — но и этих козлов уложит.
Нельсон осознает главным образом то, что комната кренится.
Из-за стола в сортир. Неровные скрипучие доски раскачиваются, как по бурному морю из Ларна в Странрар[98]. Воткнувшись носом в исписанную фломастером стену над толчком, Нельсон задумывается над Вопросом без Ответа. О чем же он хочет спросить Кугана?
— Зачем я здесь? — спрашивает он у склизкой, в подтеках засохших соплей, стены.
Садясь за стол, в нейлоновом хрусте, он спрашивает снова:
— Зачем я здесь?
Куган давится пивом; веер «Гинесса», подогретого до 36,6° Цельсия, разлетается вокруг. «Черт, — думает Нельсон, — неужели я сказал это вслух?»
— Толковый вопрос, черт побери. — Куган икает. — Умный ты малый. Небось у тебя на занятиях животики надорвешь.
— Но зачем я здесь? — повторяет Нельсон. Его парка блестит импортным пивом. — Не помню.
— Экзистенциальное сомнение, верно? — Куган утирает рот ладонью. — Хотите экзистенциального сомнения? Пожалуйста!
Он поднимает стакан и подается вперед.
— Мне надо было родиться елизаветинцем, Клинк. Даже если бы для этого надо было стать треклятым англичанином. Вот были поэты!… Бен Джонсон клал кирпичи, и воевал, и угодил в тюрягу. Кит Марло был шпион, бабник, и его зарезали в кабаке. В драке из-за счета! Вот — достойная поэта смерть!
Куган пьет и облизывает губы.
— А что грозит мне? — хрипит он. — В худшем случае я теряю мой говенный бессрочный контракт. Мы живем в малодушное время, Клинк. Мне должно быть стыдно.
Нельсон слышит тихое хрустальное «дзынь!», словно ложечкой задели бокал, но на столе только два пластмассовых стаканчика и такая же бутыль. «Вам должно быть стыдно, — думает Нельсон, и зажимает рукой рот. — Не сказал ли я это вслух?»
