— Мстить предателям надо, чтоб вдругорядь неповадно было! — воскликнул Лаврин.
— Вот! За отмщение всем врагам нашим. На том свете или на этом, не важно, — поднялся Цимош. — Лучше, конечно же, на этом.
— Они свое уже получили! — Пан Бутля расправил усы. — В особенности один, самый зловредный...
— Кто? — не сдержала любопытного возгласа Ханнуся.
— Да был у нас такой, любитель ногти грызть. Ничего, прекрасная панна, на каждого шустрого лиса своя борзая найдется. Есть у нас товарищи, которым ни один предатель нипочем! — Пан Юржик хлопнул по плечам сперва Ендрека, а потом Лексу. — Один изобличил змеиное семя, а второй дубиной приголубил. Словно комара пришлепнул.
— Так давайте выпьем, панове! — подытожил Цимош.
Когда все уже закусили и мало-помалу начинали шуметь, кричать, швырять кости собакам, Хватан тихонько спросил Войцека:
— Пан сотник, удалось? Довезли?
Меченый ответил не сразу.
— Н-нет, не удалось...
— Как же? Как так, дрын мне в коленку? — вспыхнул сухой соломой урядник.
— П-понимаешь, трудно выполнить невыполнимое. Пойти т-т-туда, не знаю куда, п-привезти то, не знаю что.
— Не понял, пан сотник...
— Да что там п-понимать? Не было никакой казны. Т-то есть казна-то на самом деле б-б-была... Скорее всего. Т-только не нам ее доверили.
Хватан затряс головой:
— Тьфу ты, ну ты! Что делается на белом свете! А в сундуке?..
— Свинец.
— Дрын мне в коленку! Так значит все напрасно? Зазря односумы помирали?
— К-кто знает, что в нашем мире зря, а что нет? — вздохнул пан Шпара. — Т-т-только Господь. Нам б-было приказано служить — мы служили. Хорошо ли, худо ли? Д-думаю, скорее хорошо.
— Но мы-то верили! А нас...
— Т-точно. Подставили нас. Сделали подсадных уток. Живца... Как т-там еще можно н-назвать?
— Как же так можно, дрын мне в коленку?! Патриарх, подскарбий!
— П-политика, Хватан, политика. Кто-то интриги плетет, а к-к-кто-то кровушку льет. Жизнь т-такая...
— Я его убью! — Молодой порубежник сжал кулаки, глаза налились кровью. — Леший с ними, с Глазиками да Шилодзюбами, но Грая я не прощу!
— К-кого убьешь?
— Богумила, преподобного нашего! Змеюку двуличную!
— Д-да? — Войцек отпихнул ногой собаку и сунул под стол пирожок с зайчатиной. Волосатая рука маленького лешего перехватила его на лету. Звереныш в дороге оголодал не меньше людей. После той бешеной скачки, когда от волков удалось оторваться только благодаря чуду и метким стрелам Бичкена, когда пали, не выдержав напряжения, два коня, не считая Юржикова буланого, зарезанного хищниками, лесовика пытались отпустить. Накормили из скудных запасов, Ендрек промыл настоем дубовой коры и перевязал глубокую рану, тянущуюся от поджилок ниже колена до пятки, потом развернули носом к ближайшему лесу — иди, мол. Он не ушел, остался греться у костра. В другой раз попробовали просто оставить под кустом. Не удалось — леший бежал сзади, припадая на раненую ногу, хныкал, забавно морща волосатую мордочку, «хукал» жалобно. Первым не выдержал пан Юржик. Вернулся и забрал звереныша на руки, а после усадил в пустующее седло Войцекова вороного. Так и прижился леший в отряде пана Шпары. Даже Лекса, больше всех выступавший против присутствия двуногого зверя, в конце концов махнул рукой. Клички придумать ему пока и не удалось, хоть были самые разные предложения. Потому звали просто Лешим или Лясуном. Зверь отзывался. И вообще, оказался на редкость понятливым — куда там даже самой умной собаке. Больше всех он жаловал пана Войцека. После богорадовского сотника стоял пан Юржик. Потом Ендрек, которого Леший опасался за то, что медикус ковырялся в его ране. А уж самыми последними были Лекса, Лодзейко и Бичкен, не слишком-то ласково относящиеся к лесовичонку.
