Нелюдь и в самом деле внимательно следила за происходящим, даже голову повернула. Атари едва удержалась от возгласа: лицо ночницы было чистым, следы побоев куда-то исчезли, будто смылись водой. Без тени улыбки она смотрела на Атари; на гладком лбу, между капризно изогнутыми бровями пролегла глубокая складка.
Девушка невольно сложила пальцы в оберегающий знак — кто знает, что на уме у чудовища?
Нелюдь снова отвернулась к стене. Подтянула к груди распухшие багрово-синюшные ноги и замерла.
…Когда посетители разошлись, а хозяин, подсчитав выручку, отправился спать, Атари все еще бродила с метлой по залу, мечтая поскорее добраться до своей лежанки. Голова болела; скула, куда пришелся кулак хозяина, распухла, левый глаз не открывался. Впрочем, кому-кому, а ей было не привыкать.
— Значит, ты рабыня, — прошелестела нелюдь в клетке.
— Угадала, — Атари медленно возила по полу тяжелой метлой. Растоптанная картошка, кости, засохшая грязь…
Ночница завозилась в своем углу, потом медленно села. Лунный свет, сочащийся сквозь приоткрытое окно, упал на бледное лицо нелюди — и Атари вдруг подумала о том, что лицо это необычайно красиво. Странной, нечеловеческой красотой.
— Наверное, я виновата, — сказала ночница.
— Нет, не думаю, — процедила Атари, — это я должна была миску убрать.
— Ты всегда была рабыней?
— Не всегда, — Атари перестала мести и, окинув взглядом замершую нелюдь, пояснила: — Отец продал меня Хейтору за долги.
— Давно?
Девушка пожала плечами:
— Давненько. Да что тут говорить — привыкла уже. — И вдруг, сама от себя не ожидая, спросила: — Может, ты чего хочешь? Могу дать поесть что-нибудь. Если объедками не побрезгуешь.
Нелюдь поежилась. Внимательно посмотрела на Атари, но что можно понять по страшным глазам, залитым чернотой так, что не видно зрачка?
— Ты странная девушка. Тебе не следует мне помогать. Ты должна меня ненавидеть. Но я с благодарностью приму от тебя помощь. Как тебя зовут?
Атари помялась. Говаривали, что даже ночью нельзя вслух произносить свое имя, ибо власть нелюди велика.
— Меня зовут Кларисс, — прошелестела ночница, — не бойся, я не причиню тебе вреда. Да и подумай сама, как я могу навредить тебе, сидя в этой клетке?
Голос ее был мягким, как бархат. Атари совсем некстати вспомнила, что как-то в трактире обедал сборщик податей и она совершенно случайно коснулась его бархатной мантии. Так вот, голос Кларисс был именно таким — мягким, ласкающим слух, завораживающим…
