Линден еще долго могла бы говорить, выплескивая все, что накопилось за всю ее безрадостную жизнь, но Ковенант мягко прервал ее:
— И ты никогда не смогла простить. Ни его, ни ее.
Линден оторопела. И это все, что он почерпнул из ее длинного мучительного рассказа? Из того самого факта, что она отважилась ему все это рассказать?
Она вскочила на ноги, в одну секунду оказалась рядом с гамаком и закричала Ковенанту в лицо:
— Да, черт побери, ты, как всегда, прав: я не простила их! Они сделали все, чтобы я тоже покончила с собой!
Стала служанкой Презирающего.
— Всю жизнь я из кожи вон лезла, пытаясь доказать, что они этого не добьются!
Глаза Ковенанта сузились и буквально пронзили Линден взглядом. Жесткая складка у губ, внезапно еще более осунувшееся лицо заставили ее вспомнить о том, что он тоже знает о попытках самоубийства не понаслышке. Он был отцом, супругом, но вынужден был отказаться от семьи из-за своей неизлечимой болезни. И все же он живет. И борется за жизнь. И сколько раз уже она видела, как в любом своем поступке он не позволяет ненависти и разочарованию одержать над собой верх. Так что, даже, несмотря на все, что она ему сейчас рассказала, он не поймет ее.
— Так ты поэтому считала, что людям не следует делиться друг с другом своими сокровенными секретами? Поэтому не желала слушать, когда я начал тебе рассказывать про Лену? Ты боялась, что я скажу что-то такое, что придется тебе не по нутру?
Линден захотелось завыть, как обезумевшему ребенку, но она задавила крик в себе: ее видение открыло ей, что Ковенант искренен в своем стремлении ей помочь. Еще ни один человек не относился к ней с такой участливостью и вниманием.
Потрясенная, она медленно опустилась на стул, ища в его граните стабильности и поддержки.
— Линден… — начал Ковенант со всей нежностью, на которую были способны его охрипшие связки.
Но она перебила его:
— Нет. — Она снова выставила защиту. Он никогда ее не поймет. Или наоборот: понял даже слишком хорошо. — Не потому я избегала таких разговоров. Да, я не простила родителей, и мне абсолютно безразлично, что об этом думают другие. Просто с детства терпеть не могу исповеди. Ни свои, ни чужие. Не вижу в них ни малейшего смысла. Зачем мне знать, что там тысячу лет назад произошло между тобой и Леной? Ты был тогда совсем другим. И ты искупил вину. Но для меня-то что это изменит? А вот ты себя этим только постоянно мучаешь: каждый раз, вспоминая об этом, ты уверяешь себя, что ты насильник и убийца. И вытягиваешь свой древний грех из прошлого в настоящее. Так тебе никогда не избыть своего комплекса вины. Со мной происходит то же самое, когда я говорю о своих родителях, но разница состоит в том, что мне тогда было только восемь и остальные двадцать два года я потратила на то, чтобы изменить себя.
