Скрипели вереницы тяжелых двухколесных арб, шли бесконечные караваны крикливых и злобных верблюдов с громоздкими вьюками. Меж тугих, упругих горбов сидели женщины и дети.
Проходило совсем немного времени, и из этого, казалось бы, беспорядочного движения и суеты вдруг появлялся первый ряд юрт. Они были самые большие и белые и предназначались для ильхана: юрта-дворец, юрта для приема послов, юрты, где днем обитали визири. За ханским рядом стоял ряд, где жили визири, потом шел ряд, предназначенный для ханских жен. Дальше находились жилища нукеров, нойонов, воинов. В десять рядов выстраивала Орда свой город.
И если хан был христианином, то находилось место юрте-церкви и юртам, где жили попы. Если же повелитель Орды исповедовал ислам, воздвигались юрты-мечети…
В одном Кулагу отступил от степных правил – он отделил своих жен от Орды и разрешил им устраивать свой отдельный аул.
Так было и в этом году. Жены ильхана выбрали себе место неподалеку от главной ставки, в широкой части небольшой зеленой долины, у озера.
Самой большой и самой красивой юртой была юрта старшей жены Тогуз-хатун. Она была подобна белой горе, и украшал ее чудесный орнамент из красного бархата. На расстоянии брошенного камня от нее, украшенная орнаментом из синего бархата, находилась юрта второй жены, еще дальше – в зеленых узорах юрта третьей жены…
В отличие от кипчакских аулов, в которых юрты ставились там, где этого хотели хозяева, монголы выстраивали их в одну линию с запада на восток.
В женском ауле не часто встретишь мужчину. Только изредка пробежит из юрты в юрту евнух, отдавая на ходу приказания писклявым голосом какой-нибудь из рабынь. Даже в те вечера, когда здесь появлялся сам ильхан в сопровождении охраны, в ауле царил полный порядок. Пока Кулагу предавался утехам с одной из жен, нукеры находились под присмотром евнухов и не имели права ни на шаг отходить от того места, которое было отведено им. Только безумец осмелился бы проникнуть в женский аул.
Ничто не нарушало его покой и в эти дни. По-прежнему перед заходом солнца, поднимая облако золотой от вечерних лучей пыли, проносился на водопой к озеру большой табун лошадей. В вечерней тишине было слышно, как жадно, отфыркиваясь, пили воду животные, как заливисто и ясростно ржал жеребец, наводя порядок в табуне.
Кундуз с тревогой прислушивалась к этим звукам, и сердце сжимала тоска по Коломону, по воле, которую она так неожиданно потеряла. Приближалась осень. И хотя давно должна была наступить прохлада, дни были по-прежнему жаркими, а прилетавший из степи ветер нес зной и запахи нетоптанных трав.
