Изредка вспыхивает свет, она закрывает глаза, пытаясь подготовиться к неизбежному, но всякий раз эта сила обходит ее. Исчезает кто-то из соседей. Сыр — он возвращается через некоторое время потрепанным, унылым, каким-то маленьким. Изюм — этот исчезает навсегда. Кто-то с нижних этажей — мимо мелькает огромное, кричащее «Морковку надо тебе в суп?» Массу передергивает.
Ее выносят на свет еще раз, снова полет, ощущение, что душа ее полностью в чьей-то власти, снова головокружение. Она опять теряет сознание. На этот раз ей удается очнуться быстро. Но она больше не чувствует себя собой. Как будто ее раздробили на тысячу кусочков, и 999 из них уже кончились, и остался только один, последний, маленький и одинокий в этом холодном темном мире.
Потом долгое время ничего не происходит, все спят, только сыр тихо спрашивает у нее: «Тебе не кажется, что с творогом что-то не то?» Ей кажется, но она не хочет говорить о родственнике ничего плохого. Не хочет. «Он, я думаю, умирает», — продолжает шептать сыр. Масса вздыхает, молчит. Через какое-то время она окликает творог, но тот не отзывается. Запах становится все сильнее. «Он умер», — говорит масса. Она не знает, что именно случилось с творогом, но слово «умер» кажется вполне подходящим. «Труп, господи, у нас тут труп! — сыр бьется в дверь, кричит все громче. — Вызовите кого-нибудь! Тут труп, слышите?»
Вспыхивает яркий свет, масса остатками глаз видит словно бы длинный тоннель, в конце которого — ослепительная белая фигура. Фигура протягивает к ней огромные руки, произносит огромным голосом: «Тут еще немножко осталось», — и наступает огромная, бесконечная, последняя чернота, но масса еще успевает понять, что это и есть «умираешь», это и есть «срок годности», это и есть «Китай».
