Антоний взбирается на скалу у начала тропинки и наклоняется, устремляя глаза в темноту.
Да! там, в глубине что-то движется, точно люди, ищущие дороги. Но она ведь там! Они сбились с пути!
Зовет:
Вот здесь! сюда! сюда!
Эхо повторяет: «сюда! сюда!» Остолбенев, он опускает руки.
Какой стыд! А! бедный Антоний!
И тотчас же слышит шепот: «Бедный Антоний!»
Кто там? отвечайте!
Ветер воет, проносясь в расселинах скал; и в его смутных звуках он различает голоса, словно воздух заговорил. Они низкие и вкрадчивые, свистящие.
Первый Хочешь женщин?
Второй А то большие груды серебра?
Третий Блестящий меч?
Другие
— Весь народ восхищается тобой!
— Усни!
— Убей их, ну же, убей их!
В то же время предметы меняют свой вид: у края утеса старая пальма с желтой листвой превращается в торс женщины, которая склонилась над пропастью, и длинные ее волосы колеблются.
Антоний оборачивается к хижине, и скамейка, на которой лежит большая книга, со страницами, испещренными черными буквами, кажется ему кустом, покрытым ласточками.
Это факел, конечно, играя огнем… Потушим его!
Тушит. Глубокая тьма.
И вдруг в воздухе проплывают сначала лужа воды, затем блудница, угол храма, фигура солдата, колесница с парой вздыбившихся белых коней.
Эти образы появляются внезапно, толчками, выступая во мраке, как живопись пурпуром на черном дереве.
Движение их ускоряется. Они проносятся с головокружительной быстротой. Временами они останавливаются и постепенно бледнеют, тают или же улетают, и немедленно появляются другие.
Антоний закрывает глаза.
Они множатся, толпятся вокруг, осаждают его. Несказанный ужас овладевает им, и он чувствует только жгучее стеснение в груди. Несмотря на оглушительный шум в голове, он ощущает великое молчание, отделяющее его от мира. Он пробует говорить — немыслимо! Словно общая связь частей его существа распадается; и, не в силах более сопротивляться, Антоний падает на циновку.
Тогда большая тень, более легкая, чем обычная тень, и окаймленная гирляндой других теней, обозначается на земле.
Это дьявол; он облокотится на крышу хижины и держит пол двумя своими крыльями, подобно гигантской летучей мыши, кормящей грудью своих птенцов, семь смертных грехов, чьи гримасничающие головы можно смутно различить.
Антоний, глаза которого по-прежнему закрыты, наслаждается своим бездействием и потягивается на циновке.
Она кажется ему все мягче и мягче, как будто набивается пухом, вздымается, становится постелью, постель — лодкой; вода плещется у ее бортов.
