– А мой монотонный голос не будет вас отвлекать? – засуетился Усатый под смех класса.– Может, мне помолчать?
– Ладно уж,– смилостивился Федька.– Пусть я помолчу.
– Боюсь, что вы на меня обиделись,– с чувством сказал Усатый.– Тем более что я вас целых четыре урока не вызывал. Ничего, если я задам вам несколько вопросов?
– Может, не надо? – усомнился Федька.– У вас хлопот и без меня хватает.
– Вы скромничаете, Ермаков. Итак, каковы причины…
Звонок.
– Вам не повезло, Ермаков.– Усатый вздохнул.– У вас была такая возможность отличиться…
– Да, такой я уж есть – невезучий. – Федька развел руками.
Час спустя мы встретились у сарая.
– Ты знаешь, что такое по-испански «бурро»? – спросил я у Федьки.
– Ну?
– Осел. Бурро несчастный! Из-за тебя могли догадаться!
– А еще меня предупреждал не трепаться!– пискнул Ленька.– У Портоса голова всегда была слабое место!
– Ничего не скажешь – бурро,– согласился Гришка.
– Да ну вас к черту!– обозлился Федька.– Я такое достал, что у вас глаза на лоб полезут, а вы… Даже связываться неохота…
И Федька небрежно швырнул на солому завернутый в газету сверток. Что-то звякнуло. Мы развернули сверток – и окаменели. Перед нами, сверкая серебром, лежали два пистолета с длинными, сантиметров в тридцать, стволами.
– Где ты взял?– набросились мы на Федьку.
– Тайна,– высокопарно ответил Федька.– Слово мушкетера. Подарок одной прекрасной дамы под вуалью. Романтическая история.
Разумеется, мы не поверили в эту чепуху и слово за слово выжали из Федьки правду.
Две недели назад в наш городок забрела на гастроли передвижная театральная труппа. Она обосновалась в пустующем почти круглый год помещении театра, по преданию построенного в конце XVIII века в честь Екатерины Второй, удостоившей городок своим посещением. Изголодавшиеся по зрелищам горожане брали билеты штурмом, и на бледных от скитаний лицах актеров заиграл сытый румянец. Когда актеры появлялись на улицах, вокруг них образовывался почтительный вакуум, и они шествовали своей благородной поступью, сопровождаемые эскортом потрясенных пацанов.
Полчаса назад проходя мимо театра, Федька обратил внимание на заманчиво открытый черный ход. Не в силах избавиться от искушения, он зашел и начал бродить по театральным закоулкам. В костюмерной, увешанной мундирами и бальными платьями, храпел сторож. А на столе лежали пистолеты.
– Кто скажет, что это воровство,– угрожающе закончил Федька,– будет иметь дело со мною, сеньоры!
– Это не воровство,– подумав, сказал я.– Это конфискация на войну, как было при военном коммунизме в 1918 году. Я читал.
