— Ну, Красный Петушок будет жить столько, сколько ему предначертано, — сказал я весело, — назло всем жирным людям; и я все-таки думаю, несмотря на ваши сомнения, Мартин, что могу убить двух таких, как наш вежливый друг, и даже очень легко.
— Может быть, — сказал он, — но он двигается слишком быстро для такой бочки, какую он собой представляет.
— О, не его я боюсь, — заметил я, — а его плутней и хитростей. Черт возьми! Надо остерегаться такого человека! Но почему он так интересуется мною, что он от меня хочет? — для меня это совершено непонятно.
— Я думал временами, что причиной может быть старая ссора вашего отца, который оставил вам ее в наследство вместе со шпагой, которую вы теперь носите. У Жервэ была тяжелая рука, и он имел много врагов. — Мартин зевнул.
Я подумал над этим и нашел вполне возможным.
— В конце концов, мы должны быть благодарны Мишелю Берру за то, что он спас нас от скуки. Здесь не место для военных людей: мы нужны были во Франции. Прекрасная страна, где мы теперь находимся, но скучная. — Он снова зевнул.
— Я не теряю надежды, — ответил я.
— О да, — сказал Мартин, — и я уверен, что какие-то события надвигаются: не знаю что, но события будут. Моя правая рука чешется так же, как она чесалась перед битвой на Сьене и перед дюжиной других горячих битв. Мне скоро придется принимать участие в опасном деле.
— Тогда я к вам присоединяюсь, как брат, — сказал я ему, отправляясь спать.
Однажды ночью мы были приглашены к Лодоньеру, чтобы снова посоветоваться, насколько благоразумным будет оставить колонию и возвратиться во Францию. Здесь же, к большому огорчению Мартина, находился болтун де ла Коста; затем де Бодьер — угрюмый и решительный, де Мойи — с красивым, открытым лицом, веривший в счастливую судьбу, и другие. Много говорили о ремонте судов; делали предположения о вероятности возвращения Жана Рибо; одним словом, было много речей, не принесших никакой пользы. Бледное пламя свечей освещало негладкие стены, вытянутое лицо и усталые глаза де Лодоньера и неподвижную физиономию Мартина. Мартин по обыкновению молчал, молча сидел все время и я.
Сказать правду, меня раздражали эти собрания, которые уже не были ни новыми, ни интересными с тех пор, как они стали только сборищем, где изливало свои жалобы общество людей, жестоко обманувшихся в своих надеждах: я сидел там совершенно равнодушный к раздававшимся вокруг меня голосам и рассеянно устремил свой взор на темное окно, у которого сидел де Лодоньер. Но вот мне показалось, что я различаю на этом темном месте очертания головы, покрытой широкой шляпой со спущенными полями. На мгновенье я закрыл глаза, и, когда вновь открыл их, прозрачный образ все еще находился там, и теперь я уже видел очертания щеки и странный блеск одного глаза.
