Сценарий счастья | страница 24



— Привет, Мэтью. Видел, как я этого верзилу уложил ?

Сердце у меня упало. Никогда еще я не испытывал подобного унижения. Мне захотелось распасться на отдельные капельки и просочиться в песок.

— Пап, ты это зачем сделал? Мама же тебя просила… — Тут я одернул себя. — Чазу только хуже будет.

Он присвистнул.

— Извини, сынок. Но не мог же я позволить, чтобы этот неандерталец преследовал твоего брата. Думаю, ты можешь мной гордиться. Идем, свожу вас пообедать.

— Не получится, пап. У нас еще четыре урока. Ты лучше иди домой.

Я видел, что он не уйдет, если я не возьму инициативу в свои руки, поэтому крепко ухватил его за рукав и довел до ворот. Спину мне жгли огнем пристальные взгляды одноклассников, но я не смел обернуться.

К несчастью, от ворот я краем глаза все-таки увидел ребят. Они все стояли и смотрели на меня и отца, храня многозначительное молчание.

От этого мне сделалось еще хуже. Я понимал, что насмешек не избежать, и в ужасе приготовился выслушать их, пусть не сейчас, а в другой раз.

Я двинулся назад, к одноклассникам, глядя только себе под ноги.

— Мэтью, с тобой все в порядке ?

Я поднял глаза и с изумлением увидел мистера Портера. Никакой враждебности я в его лице не заметил.

— Да, сэр. Все в порядке.

— И часто с ним такое ?

Я не знал, что ответить. Усугубить позор признанием, что отец хронический алкоголик? Или попытаться сохранить толику достоинства ?

— Время от времени, — туманно ответил я и не спеша направился к Томми Стедману. — Эй, мы играем или нет ?

— Играем, играем, Хиллер.

Как ни парадоксально, но больнее всего в этом, как ни крути, болезненном эпизоде было то, что мои друзья повели себя так благородно. Это мучило меня во сто крат сильней.

Слава богу, отец больше не предпринимал таких донкихотских вылазок во внешний мир. Он засел дома, «работая над книгой» и громко возмущаясь несправедливостью мироустройства.

Тот эпизод заставил меня со всей остротой почувствовать, что судьба ко мне не очень-то расположена. Но я несколько утешился вечером, когда отыгрался на Чазе.

Он, к счастью, быстро взрослел и вскоре уже был в состоянии убираться со мной по очереди. После этого он обычно удалялся к себе и учил уроки. Я оставался один и мог сесть за пианино. Играть я мог часами напролет, давая выход своей злости и демонстрируя самодисциплину, которой так недоставало моему отцу.

К старшим классам я уже был настолько загружен, что не имел возможности сидеть и выслушивать его, теперь уже ворчливые, лекции. А однажды он и вовсе перешел все границы.