Представьте себе Эдвину в суде — в строгом жакете с огромным шарфом, завязанным бантом, и юбке до се-редины икры, какие носили женщины в семидесятые годы. Она была похожа на разъяренную белокурую биб-лиотекаршу. Но работала она великолепно. Эдвина с такой быстротой наносила удары, что ее противники даже не успевали понять, чем она их победила. Мне нра-вилось смотреть, как защитники не находят слов, чтобы ей ответить. У этих тупых ублюдков ни разу не было шанса!
Ал тоже был по-своему внушительным. В своих речах он всегда говорил о человечности. В конце самого обыч-ного заседания суда присяжные могли быть не слишком уверены в том, что некий Лонни-Акула заслуживает десять лет тюрьмы за то, что перебил ноги должнику, но они твердо знали, что у каждого американца есть кон-ституционное право на жизнь, свободу и пару ног, кото-рые должны сгибаться в нужном направлении.
Каждый вечер после ужина я сидел с Алом и Эдвиной за их огромным позолоченным столом, и они об-суждали выигранные или проигранные дела.
— Что ты об этом думаешь, Ник? — все время спра-шивали они меня, и в конце концов я начал высказы-вать свое мнение настолько вежливо, насколько мог. Я считал их наивными и не имеющими ни малейшего представления о том, насколько плохи в действитель-ности большинство людей. Многие подсудимые заслу-живали куда более серьезного наказания, чем то, кото-рое они получили.
— Из Николаса вышел бы очень суровый судья: он бы постоянно выносил смертные приговоры, — любила говорить Эдвина. Она считала мою философию «око за око» оригинальной.
Но Ал был другого мнения.
— Пойми, цивилизация построена на более высоких стандартах, чем месть, — говорил он. — Люди доброй воли обязаны поддерживать эти стандарты, пусть даже их эмоции подсказывают им поступить иначе. Даже если объект их этических сомнений не заслужил этого, общество в целом заслуживает лучшего, чем наши при-митивные инстинкты.
На что у меня всегда был готов примитивный ответ:
— Некоторые ублюдки — это воплощение дьявола, и их нужно убивать.
Это всегда заставляло Ала пускаться в длинные рас-суждения. Он пытался убедить меня в необходимости высокой сознательности, а я просто позволял ему выго-вориться. Мы с ним выросли по разные стороны баррикад. Я никогда этого не говорил, но простое сочувствие к кому бы то ни было казалось мне сентиментальной сла-бостью.
Если бы я убил всех тех мужчин, которые преврати-ли мою мать в накачанную наркотиками проститутку высокого класса, она бы до сих пор была жива.
