Я не рассказывала маме о фотографе — в округе Чо-чино хорошие девочки с хиппи не разговаривают. Но когда люди собрались за обедом после церкви, каждый принес с собой номер газеты. Мама работала в ресторанчике, обслуживая толпу желающих получить ленч, и пока ничего не заметила. Я, Мэри Мэй и Дэви сгрудились на кухне и обменивались тревожными взглядами. Снимок человека мог появиться в газете Атланты только в случае его крайней порочности или увлечения политикой, что для многих было одно и то же.
— Дорис Сетти Макгиллен, ну-ка посмотри сюда! Ты что, ослепла и оглохла? — обратилась одна из посетительниц к моей маме, со смехом подняв повыше газету. — Твоя дочь решила прославиться и ничего тебе не сказала. Что у этого ребенка на уме?!
Мама остановилась посередине ресторана. Ее ловкие руки удерживали стопку грязной посуды, на голубой форме официантки застыли пятна от сметаны. Длинная рыжевато-каштановая коса упала на грудь, когда она нагнула голову, чтобы рассмотреть мою фотографию в самой большой газете штата. Она прочитала подпись, беззвучно шевеля губами. «Жизнь прекрасна для сладкой Хаш Макгиллен».
Мама выглядела совершенно сбитой с толку.
— Я по уши в дерьме, — прошептала я. Мэри Мэй ойкнула. Дэви обнял меня за плечи.
— Я врежу любому, кто назовет тебя сладкой!
Я прижалась к его теплой руке и изо всех сил всматривалась в лицо матери. Очень медленно она подняла голову. Соус закапал с тарелки на ее белые теннисные тапочки. Она смотрела на разглядывающих ее и улыбающихся, по-воскресному принарядившихся соседей, которые имели возможность позволить себе воскресный обед в ресторане.
— Я не слепая, — громко сказала она. — Я вижу, что господь послал мне дочь, которая умеет продавать яблоки. Она Пятая Хаш Макгиллен, и она отрабатывает свое имя. Я уверена, вы все еще увидите, что наши яблоки прославят этот округ. Держу пари, что моя Хаш сделает это. — Мама помолчала. — А теперь прощу прощения, я должна наорать на нее и оттаскать за волосы.
Все засмеялись и зааплодировали. Я вспыхнула. Они, кажется, решили, что надо мной можно потешаться? Ничего, я вырасту и стану очень богатой назло всем! Они вынуждены будут принимать меня всерьез.
В тот день мы с мамой долго сидели в нашей гостиной. Перед нами на столе стояла фотография папы в рамке и лежала газета с моей фотографией. Мама качала Логана на коленях. Она выглядела не сердитой, а всего лишь озадаченной, и у меня в груди начал разгораться огонек надежды на прощение. Он согревал меня, словно мятный бальзам, которым мама растирала меня, когда я простужалась. Я уткнулась носом ей в плечо. От нее пахло грудным молоком, яблоками и «Мальборо».
