Поздно. Его тело само собой поднялось в воздух и стремительно полетело к дверям, за которыми находился Даниил.
Оба охранника заученными движениями потянулись к холмикам под пиджаками, свидетельствующим о наличии огнестрельного оружия, и замерли в столбняке в глупых позах и с полными ужаса широко раскрытыми глазами. Они не могли видеть, как мощная дубовая дверь, к которой стремительно несся их патрон, вдруг замерцала, стала переливаться всеми оттенками коричневого цвета, постепенно меняя консистенцию на жидкую и собираясь каплями в причудливый узор, напоминающий соты неведомых дубовых пчел. Под напором света изнутри дверь испарилась, открыв грозную и величественную картину.
Все пространство комнаты заполнилось холодным огнем, настолько ярким, что смотреть на него было нестерпимо больно. И все мы, явившиеся свидетелями зрелища, невольно сощурились и подняли руки, пытаясь защититься от всепроникающих лучей. Перстень на моем пальце налился огнем. Уверен, что перстень Билла повел себя так же.
В центре огня с трудом можно было разглядеть очертания Даниила, Его левая рука притягивала к Себе летящее безвольное тело, а правая покоилась на груди. Не могу сказать, что в комнате царил страх, скорее, абсолютное недоумение. Пожалуй, только Билл и я, как свидетели и не такого проявления могущества нашего патрона, могли воспринимать происходящее адекватно.
В головах же Тернера и Блэра происходила революция. Вряд ли идея о существовании Бога могла быть еще более конкретно внедрена в их материалистическое сознание.
В мозгах обоих вертелись обрывки молитв, услышанных в детстве. Они никак не могли сложиться хотя бы в одно законченное предложение. На этом фоне явственно проступили культурологические различия чопорного англосаксонского и демократического американского воспитания. В голове Блэра рефреном билось: «О черт!»— что, скажем прямо, очень неуместно. А Тернер был и вовсе во власти ненормативной лексики, тем не менее довольно близкой по смыслу к выражению английского премьера, но подразумевающей интимный контакт с происходящим.
Тело застыло в непосредственной близости от вытянутой руки Спасителя, и все пространство заполнил Его глас. Столь низкий, что металлические предметы письменного прибора на столе Теда завибрировали.
— Кто ты, что посмел явиться и требовать удовлетворения своего ничтожного тщеславия с именем врага человеческого на устах? Паяц, возомнивший себя властителем судеб, самовлюбленный глупец, забывший о слезах избравших тебя. Кто ты, чтобы встать между паствой и поводырем? Кто ты, чтобы вопрошать твоего повеления для встречи Отца с заблудшими детьми? Очередной фарисей, книжник, любомудрствующий глупец, не видящий света истины за жалким мерцанием собственного эго. Представитель народа, так и не принявшего Бога и изолгавшего Писание в угоду блудливому монарху; чьи священнослужители погрязли в мужеложстве и сан возлагают на женщин и изгоев, служа не Отцу Моему, а своей похоти и извращенности; чьи политики веками наживаются на крови угнетенных и порабощенных народов! Вы, наследники тьмы Рима, как смеете вставать на пути света?
