– В редакцию.
– Знаешь что, дай мне свой телефон. Я позвоню тебе вечерком – расскажу, как и что.
Я пожал плечами, как будто мне было все равно, и продиктовал номер.
– Ну, я побежала, – проговорила Катя. – Ой, что там делается! Потрясающе! – Она поднялась на несколько ступенек и обернулась ко мне. – А ты смешной, – сказала она. – Ты мне нравишься.
Мамы дома не было. На столе я нашел записку: «Ваня, я на родительском собрании. На плите – котлеты. Разогрей. Целую. Мама». Я пошел на кухню, посмотрел на котлеты, но есть не стал и вернулся в комнату. Зазвонил телефон.
– Позовите, пожалуйста, Ивана.
По голосу я узнал Катю.
– Это я, Катя. Привет.
– Привет.
– Ну, как дела?
– Все нормально.
– Чего там отец твой?
– Да ничего, в порядке. Покричал, конечно, немного, а потом успокоился. Мама сказала, что ты оригинал.
– Серьезно?
– Да, ты, как ни странно, ей очень понравился. Так что ты не волнуйся, на работу тебе отец не будет звонить.
– А чего мне волноваться? Я лицо не ответственное.
– Ага, ты скорее лицо безответственное, – засмеялась Катя. – Но все равно не хотелось, чтобы у тебя были неприятности.
– Спасибо. Ты что завтра делаешь? – спросил я.
– Утром учусь, а вечером ничего вроде.
– Может, встретимся, сходим куда-нибудь?
– Давай. Во сколько?
– На Маяковской, у памятника. Подгребай часикам к семи. Устроит?
– Устроит.
Я повесил трубку. На улице уже совсем стемнело. Далекие и близкие огни заполнили черный проем окна. «Что-то матери долго нет», – подумал я. В голове опять заварилась какая-то каша. Вдруг стало грустно. Захотелось что-нибудь немедленно предпринять. Я достал из шкафа свой лучший костюм, сшитый по случаю выпускного вечера, и белую рубашку. Одевшись, включил магнитофон и подошел к зеркалу. Левую руку я поднес ко рту, как будто в ней был микрофон, правой, поддерживал воображаемый шнур. Поймав ритм мелодии, я стал покачиваться, беззвучно раскрывая рот. Стены комнаты расползлись, пол провалился куда-то, и, выброшенный на сцену огромного концертного зала, я под рев многотысячных зрителей исполнил самую популярную песенку года. Исполнил под восторженный свист покоренного зала, чувствуя, как тысячи глаз размылись слезами безумного обожания. И я, заключенный в перекрестке софитов, торжествовал победу над этой исступленной вакханалией…
Звонок в дверь прозвучал, будто выстрел в спину. Словно застигнутый на месте преступления, я бросился к магнитофону, выключил его, и тишина обрушилась на голову, как поток холодной воды. Взволнованный, я открыл дверь и увидел соседа Никифорова с ребенком на руках, которого, судя по всему, только разбудили; он тер глаза ручонками, довольно бессмысленно озираясь по сторонам.
