— Я, если не найдется никого другого! — благородно вскричал Филипп.
— Мы! — повторил Пьер, спокойно снимая свое красивое вышитое платье и старательно складывая его, чтобы не испортить.
— Да вы с ума сошли, друзья мои, — увещевал их д'Ожерон, — вы двадцать раз утонете, прежде чем доберетесь до этого судна. Притом, откуда вы знаете, что это наш корабль? Это, верно, какой-нибудь испанский галион, которого прибило к берегу.
— Тем лучше, дядюшка! — весело заметил Филипп.
— Тем лучше?! Почему?
— Потому что мы его захватим, — ответил Филипп, смеясь.
Д'Ожерон, загнанный в тупик этим ответом, опустил голову, сложил руки на груди и пожал плечами. Такая смелость превосходила все, что он видел до сих пор.
— Ах, как я сожалею в эту минуту о Питриане! — воскликнул Пьер.
— Почему же, сударь? — спросил работник, внезапно появляясь в дверях.
— А! Ты здесь, мой милый? Добро пожаловать; ты, верно, колдун.
— Никак нет, но я догадывался, что буду здесь нужен, и пришел.
— И правильно сделал. С тобой и моим приятелем Филиппом, я уверен, мы преуспеем.
— Кто в этом сомневается! — просто ответил Питриан, даже не спрашивая, о чем идет речь.
— Скорее! — вскричал Филипп. — Найдем лодку.
— Это не так трудно, — весело отозвался Пьер.
Все трое, оставив д'Ожерона в дверях гостиницы, бегом бросились к берегу.
Глава V. Герцог Пеньяфлор
За месяц до начала нашего рассказа человек, старательно закутанный в толстые складки длинного плаща, ехал на сильной гнедой лошади по едва проложенной дороге от Медальина до Веракруса. Было около одиннадцати часов утра, морской ветерок спал, и жара постепенно становилась изнурительной в этой бесплодной и песчаной местности, которая окружает город и по которой всадник ехал шагом. Пристально осмотрев окрестности, всадник, успокоенный полным уединением, окружавшим его, решился снять с себя плащ и, сложив вдвое, бросить его на седло.
Тогда стало легко определить в ехавшем молодого человека лет двадцати двух, с тонкими и благородными чертами лица; его высокий лоб, черные глаза, насмешливый рот с небольшими темно-каштановыми усами придавали его овальному лицу выражение гордости, презрения и некоторой жестокости; он был высок и строен, манеры имел чрезвычайно изящные и непринужденные. Костюм из черного бархата с серебряными позументами прекрасно оттенял матовую белизну лица. Короткая шпага в серебряных ножнах доказывала, что он имел благородное происхождение, потому что одни только дворяне имели в то время право носить шпагу. Из-под шляпы из вигоневой шерсти, низкой и с широкими полями, выбивались длинные локоны черных волос, в беспорядке падавшие на плечи; ботфорты из желтой кожи с тяжелыми серебряными шпорами поднимались выше колен. Словом, это был блистательный кавалер, донжуанская внешность которого должна была нравиться сладострастным веракрускам и внушать ревность множеству мужей.
