, заплатил смертью за это коварно
подстроенное родство. После этого, правда, наступил мир, однако запятнанный
кровью: поражения Лоллия и Вара, умерщвление в Риме таких людей, как Варрон,
Эгнаций, Юл. Не забывали и домашних дел Августа: он отнял у Нерона жену и
издевательски запросил верховных жрецов, дозволено ли, зачав и не разрешившись
от бремени, вступать во второе замужество
[44]. Говорили и о роскоши Тедия
[45] и Ведия Поллиона
[46];
наконец, также о Ливии, матери, опасной для государства, дурной мачехе для
семьи Цезарей. Богам не осталось никаких почестей, после того как он пожелал,
чтобы его изображения в храмах были почитаемы фламинами и жрецами как
божества
[47]. И Тиберия он назначил своим
преемником не из любви к нему или из заботы о государстве, но потому, что,
заметив в нем заносчивость и жестокость, искал для себя славы от сравнения с
тем, кто был много хуже. Ведь несколько лет назад, требуя от сенаторов, чтобы
они снова предоставили Тиберию трибунскую власть
[48], Август, хотя речь его и была хвалебною, обронил кое-что
относительно осанки, образа жизни и нравов Тиберия, в чем под видом извинения
заключалось порицание. Но так или иначе, после того как погребение было
совершено с соблюдением всех полагающихся обрядов, сенат постановил воздвигнуть
Августу храм и учредить его культ.
11. Затем обращаются с просьбами к Тиберию. А он в
ответ уклончиво распространялся о величии империи, о том, как недостаточны его
силы. Только уму божественного Августа была подстать такая огромная задача;
призванный Августом разделить с ним его заботы, он познал на собственном опыте,
насколько тяжелое бремя — единодержавие, насколько все подвластно случайностям.
Поэтому пусть не возлагают на него одного всю полноту власти в государстве,
которое опирается на стольких именитых мужей; нескольким объединившим усилия
будет гораздо легче справляться с обязанностями по управлению им. В этой речи
было больше напыщенности, нежели искренности; Тиберий, то ли от природы, то ли
по привычке, и тогда, когда ничего не утаивал, обычно выражался расплывчато и
туманно. Теперь, когда он старался как можно глубже упрятать подлинный смысл
своих побуждений, в его словах было особенно много неясного и двусмысленного.
Но сенаторы, которые больше всего боялись как-нибудь обнаружить, что они его
понимают, не поскупились на жалобы, слезы, мольбы; они простирали руки к богам,
к изображению Августа, к коленям Тиберия; тогда он приказал принести и прочесть
памятную записку
