– Дурак рассказывает, и дурак слушает, – спохватился Торн. – Я сейчас в блок, а ты, смотри, не засни.
– Заснешь тут, сразу все вынесут. А вас, может, лучше к стулу привязать? А то вдруг эти полубабы-полуптицы, которые поют, как их там, сирены, заманивать примутся на тот свет.
– Пульт один, Воробьев, – радостно сообщил Воробьев. – Пошла группа пучков с левой симметрией. Центральный столбовик – двенадцатая позиция по атласу Циммермана, помечен как редкий, непонятный. Явно не деревянный и не металлический. Может, это личное транспортное средство Торна? Ну, сейчас такое будет. Дмитрию Федоровичу только разойтись.
Его оптимизм отчасти передался Торну. Он почувствовал легкость. Он понял, что уже знает дорожку, может уйти от всего, что держит его психоцентр, от навалившихся на его мембрану машин, стен, домов, улиц, города, пригородов, леса. От всех, кто впился в него, живет и питается им. Момент настал, пора выскочить из этой четвертой, самой тяжелой одежки.
Торн сворачивается и сжимается как никогда, каждая клеточка стонет, руки доброжелателей цепляют его, щиплют, ноги доброжелателей ставят на его сапоги, топчут, а он выдирается… и взмывает, вслед недолго пытаются тянуться его одежды, шлейфы, нимбы. То, что он покидает, тускнеет и хиреет. Испытательный блок, да и окрестности вокруг, включая родное подземелье в стиле позднего палеолита, оплывают, квасятся, пускают слюни, словно лишившись натяжения и каркаса. Текут руки, ноги, стены, щиты. А там и улицы скатываются в одну трубу, и пирамиды с домами слипаются в ком. Становятся похожими на тлеющую бумагу собаки и кошки, их пепел уносит ветер. Деревья кувыркаются зеленой волной и тают крохотными пузырьками вдали.
Наконец, все уплыло, укатилось за горизонт, который тоже самоустранился – и привет. Исчезли жар и холод, давления изнутри и снаружи. Тяготения чувств и поползновения мысли стали фонтаном без воды.
Торн не подавал признаков осмысленной жизни. Его мембрана – тем паче.
– Испекся, что-ли? – Воробьев взвешивал, сопоставлял в условиях недостатка информации. – Хотя вид у него, как у сурка, обеспокоенный. Прекратить эксперимент, и Торна Дмитрия Федоровича уже не спасти. Не прекратить, опять же не спасти. Действуем в этом случае, исходя из принципа экономии усилий. Значит, пульт один продолжает свою работу. Идет настройка. Увы, на прилавке только столбовик двенадцатой позиции. «Вот, Адам, тебе Ева, выбирай себе жену», как говорили в райском саду. Да куда же вы, товарищ Торн, отлетели, оседлав ангела, профвзносы-то за истекший месяц еще не уплачены. Ведь не ешь, не летай, а долг профсоюзу отдай.
