— Помогите ветерану афганской войны…
Ленька опустил стекло до упора и, высунувшись в окошко, сказал ветерану:
— Слышь, парень, тут, на углу, у вокзала, есть вакансия в будке сапожной, хочешь, я тебя сапожником устрою? Прямо сейчас? А что, верный заработок, и тепло в будке, а подметки прибивать — дело нехитрое, и без ноги можно.
Ветеран выпрямился и прошипел:
— Да пошел ты… — и через полминуты уже совал свою шапку в окошко другой машины.
— Вот, — прокомментировал Кораблев, закрывая окно и трогаясь с места, — не хочет. Лучше с шапкой будет побираться, чем работать. Причем он в Афгане, скорей всего, и не бывал, и даже не знает, где это.
— Неужели это русская душа такая? — поддакнула я. — Вот я зимой шла по площади перед вокзалом, нищие там, безногие, безрукие, сидят, просят, и вдруг какая-то бабенка, лет тридцати на вид, испитая вся, рожа одутловатая, но коренастенькая, в брючках, и глотка луженая, снимает задрипанную шляпку, протягивает ее к прохожим и кричит: «Люди добрые, подайте!» А какой-то дядька, мимо проходя, ей говорит: «Ведь на водку просишь». Она же подбоченилась и заявляет во всеуслышание: «Да! На водку! Ведь если на лечение просить буду, никто мне не поверит — вон какая у меня рожа красная! Поэтому честно говорю, люди добрые, подайте на бутылку!» И что ты думаешь — ей за пять минут полную шапку накидали, за честность, наверное; остальные нищие только зубами щелкали от зависти.
Мы поехали по тихим улочкам центра. Тормознув перед очередным светофором, Кораблев заметил бомжа с бородой как веник, грязного и оборванного, и с интересом наблюдал, как бомж сделал стойку на сверкающую Ленькину машинку и прямым курсом направился к ней, на ходу уже вытягивая руку горстью вверх.
Кораблев высунулся в окно и заорал бомжу:
— Дай сто рублей!
Бомж вздрогнул и заковылял обратно к тротуару, испуганно оглядываясь.
— Вот вы подумайте! По городу из-за этих нищих не проехать! В новостройках одна бабуля ушлая, знаете, чем промышляла? Она околачивалась возле перекрестка, высматривала дорогие иномарки, выжидала, когда они притормозят, и бросалась под колеса. Ну, там люди выбегают, бабку поднимают, она охает, плачет. Почти все ее жалели, деньги ей давали, на хлеб с маслом хватало.
— Ну и?..
— Чего «и»? Как-то не рассчитала, задавили ее…
— Вот здесь, Леня, затормози, а то тебе не встать будет ближе к моей парадной.
— Ага, значит, вот где вы живете, — констатировал Леня, поднимаясь за мной по лестнице. — А квартирку свою, значит, бывшему муженьку оставили?
