— Талуны?
— Да, сейчас тебе талуна возьмут. Держи карман…
— Войну опять затевать норовят…
— Кто? Остроухие так наклали…
— Тихо, егерь пошел!
— На железо цена бы расти должна, а оно — жрать нечего.
— Без твоего железа веселин проживет, а ты без его зерна?
— Ох, то-то ж и оно…
— Слыхали, у Витгольда наследник пропал.
— Что? Кейлин?
— Он самый. Сгинул без вести.
— Жалко. Справный рубака был.
— Ага, и Витгольд, говорят, совсем плохой стал. За сынком горюет…
— А наш-то, наш… Новую девку себе нашел.
— Да кабы девку или талунскую дочь какую… А то оторва, каких поискать. С юга, бают…
— Что такую к нам занесло?
— Да, бают, подружка южанина приблудного. Эвана-капитана.
Уловив знакомое имя, Ойхон прислушался.
— Это того душегубца из конных егерей?
— Его самого. Они вроде как порознь приехали. А все одно — народ не обдуришь.
— Лавка, бают, у нее была в городе?..
— Ага, была. Теперь-то ей всякие лавки-шмавки без надобности, коль с милостивцем нашим спелась…
— Тише ты, дура! Не вишь, егерь в нашу сторону лыбится?
— А я че? Я ниче…
— То-то и оно, что ниче. Тьфу на тебя, слабоумную.
— На себя погляди — дубина стоеросовая!
— Ладно. Все. Не ругайся. Куда прежнюю-то девку дел? Она уже и корону примеривала.
— К батьке в замок снарядил.
— Что, прямо так и снарядил? Запросто?
— А вы, мужики, завсегда запросто снаряжаете. Бают, поставил носом на закат и под зад коленом.
— Ха! Вот орел наш! Умеет!
— Ага, умеет. Только Витек Железный Кулак теперь на него зубы точит. Такое оскорбление, грит, только кровь и смоет.
Хваливший Экхарда слобожанин протяжно присвистнул.
— Это не шутка! Ежели талун Витек заваруху начнет, за ним пойдут. Это точно…
Очередной водоворот толпы разделил беседующую чету и Ойхона с Диреком, не дав дослушать до конца. Услышанное настолько заинтересовало рудознатца, что он не заметил, как выбрался на площадь и с размаху ткнулся носом в широченную спину насквозь провонявшего кожемяки. Ардан забурчал, но прибаутка столяра живо вернула ему благостное расположение духа. Лобное место все больше и больше наполнялось народом. Городские и слобожане в тесноте топтали друг другу ноги, пихались локтями, беззлобно переругиваясь. Бабы тянулись на цыпочки, чтобы разглядеть загодя приготовленные орудия казни — по ним самые нетерпеливые старались угадать, какого рода действо их ожидает.
Наконец, когда толпа уже изрядно завелась, на помост вышел мордатый глашатай в королевских цветах. Натужась так, что круглая физиономия запылала закатным солнышком, он объявил:
