Мастерство индейцев очаровало ее. Корзинки и головные уборы, диковинные бусы, всевозможные ритуальные маски. Они будили в ней мысли и образы, которые она спешила перенести на бумагу, чтобы не забыть их.
Погрузиться в работу – было для нее самым естественным и желанным занятием. Когда же голова и руки оказывались свободными, мысли неизменно возвращались к тому, что говорила миссис Суини о Мейв, ее матери.
Сколько же еще в жизни родителей, хотела понять Мегги, оставалось скрытым от нее и сможет ли она когда-нибудь узнать больше, чем знает? О несостоявшейся карьере матери, о любви отца к другой женщине, о том, как же они все-таки жили оба в той семейной тюрьме, куда попали из-за нее, из-за Мегги, родившейся не вовремя, не там и не у тех, у кого было нужно? В тюрьме, которая не дала состояться их мечтам, похоронив самые сокровенные желания и надежды.
Ей нужно было узнать как можно больше, она желала этого и в то же время боялась, что чем глубже проникнет в их жизнь, тем яснее станет для нее, что все прошедшие годы она только воображала, будто понимает своих родителей, на самом же деле мало что знала о них.
И она снова отгоняла мысли о семье и продолжала охотно знакомиться с галереей.
Иногда, если никому не мешала, она использовала кабинет Рогана как свою студию. Там было много света, комната находилась в конце здания, куда почти никто не заходил.
В этот раз Мегги покрыла блестящую поверхность стола куском пластика, сверху положила газеты. Роган не сумеет упрекнуть ее, что она, в нарушение всех местных правил и традиций, испортила его дорогостоящий стол орехового дерева.
Сначала она делала наброски углем. Потом стала добавлять краски, которые купила в соседнем магазине, но то, как получалось, ей не нравилось, и тогда она прибегла к помощи подручных, в полном смысле этого слова, материалов: начала окунать кисть в кофейную гущу, в намоченную золу, проводила смелые линии с помощью губной помады или карандаша для бровей.
Свои эскизы она всегда рассматривала как начальные шаги в живописи. Если и считала себя приличным рисовальщиком, то никак не претендовала на профессиональное владение кистью и красками. Эти рисунки были ей нужны только для того, чтобы сохранить в зрительной памяти тот или иной предмет или его образ. То, что Роган еще раньше отобрал несколько ее эскизов и вывесил как экспонаты выставки, скорее испугало ее, нежели обрадовало.
И все же, напоминала она себе, чтобы вещь купили, нужно ее как следует представить и автора тоже – во всех его проявлениях. Так что Роган, как ни крути, во многом прав.
