— Пр-р-равильно. И я даже знаю за что…
— …И за что меня посадили именно с этим чучелом собаки? — проныл Лавочкин, слушая храп Шлюпфрига.
До рассвета оставались считанные минуты, и проклятый колдуном маркиз пока сохранял человеческий облик. Где-то далеко-далеко весело пропел петух. Шлюпфриг заворочался и внезапно скорчился в сильнейшей судороге.
— У… — только и смог вымолвить он.
Тело его забилось, обрастая шерстью. Коля стал свидетелем оборотнической метаморфозы.
— Да… Сначала козел, теперь собака… Что день грядущий мне готовит? — прошептал солдат.
Тем временем превращение Шлюпфрига закончилось.
— Добрейшего вам утра, милостивый государь! — рассыпался бисером Пес в башмаках.
— Привет, привет, — пробубнил Лавочкин, предвкушая многочасовую пытку кобельком-говоруном.
— О, на вас, вероятно, оказало пренепреятнейшее впечатление мое превращение? Не извольте испытывать беспокойствие, дорогой Николас, сие есть явление регулярное, но не частое. Просто в следующий раз будете знать, когда отвернуться.
— Слушай, Шванценмайстер, ты не помолчал бы пару часиков? Дорогой Николас хотел поспать еще.
— Помолчать? Со всенепременнейшей обязательностью! Я буду нем, словно гробница.
— Спасибо. — Солдат отвернулся к стене.
— Не стоит благодарности. — Парень промолчал.
— Эх, — через минуту протянул пес.
Не дождавшись Колиной реакции, Шлюпфриг запел:
Да, я пес, я кобель, так что же?..
Это вас напрягло, похоже…
Как же вы от меня далеки, далеки…
Не дадите своей руки…
— Заткнись, пожалуйста! — рявкнул Лавочкин.
— Ой, извините, Николас, забылся…
Через пару минут благословенной тишины пес взвизгнул и зачесал задней лапой за ухом. Звук, как известно, получался вертолетным.
Коля резко сел, намереваясь обругать докучного сокамерника.
— Ты… Ты… А, толку-то… — Солдат махнул рукой и повалился на спину.
В окно влетали далекие звуки вальса. Наверное, Рамштайнт всё еще праздновал обновку.
— Эх, — снова подал голос Шлюпфриг. — Как я танцевал, как я танцевал…
Лавочкин досчитал до десяти.
— И давно ты ведешь образ жизни кобеля?
— С периода полового созревания…
— Да не в этом смысле, Казанова. Когда тебя заколдовали?
— Почти три года назад,
— Ого! Тяжело.
— Поначалу тяжело было. Даже топиться бегал. Но какой-то дед на лодке вытащил.
— Герасим или Мазай? — схохмил Коля. Пес не понял. Пришлось объяснять.
— Шутить изволите, Николас, — проговорил Шлюпфриг, выслушав истории о немом батраке и зайцелюбивом деде. — А мне было отнюдь не до смеха. Я бежал из дома, ибо сердца моих родителей разбились, позор пал на древний род, закрылись все перспективы, кроме сторожевой службы.
