— Тоже вариант.
— Увы! Я же дневной пес, а нарушители норовят орудовать под покровом ночи.
— Упс!
— О, вы извлекли крайне подходящий случаю звук. В общем, я пал. Низвергнувшись в самое подлое сословие, странствовал по Дробенланду. Родину я оставил, чтобы обо мне поскорее забыли. Однако стыд и несчастную любовь не обманешь, они преследуют меня три долгих года, и нет конца моим мытарствам.
Пес расплакался. Лавочкин, как мог, утешил соседа. «Елки-ковырялки! — думал солдат. — Это вороватое чучело чертовски осложнило мне жизнь, а я его жалею!»
Принесли завтрак. Есть не хотелось, но для разнообразия узники пожевали.
Время тащилось, будто улитка скандинавского происхождения. Кобелек болтал без умолку. Сначала Коля слушал, потом осоловел, мысли прихотливо понеслись от темы к теме, затем он задремал. Проспал недолго, Шлюпфриг и не заметил, что слушатель отключался.
— Николас, одарите меня откровенностью, поведайте о себе, будьте любезны, а? — неожиданно предложил пес.
Солдат пожал плечами: почему бы и нет?
— Ну, обо мне много не расскажешь. Родился я в Рязани. Это город такой в моем мире. Очень большой город, между прочим. Там живет столько народу, сколько я тут, у вас, за всё время не встречал. Эх, скучаю я! Вот, бывает, закрою глаза, надеясь представить, что гуляю по Парижу, а всё равно вижу Рязань. Дворян у нас нет, их наши прадеды вывели за ненадобностью…
— Как это?!
— Как класс. Поэтому власть у нас не королевская.
— Кто же управляет?
Лавочкин почувствовал, что объяснить наше государственное устройство будет трудновато. Но по мере сил растолковал.
— А! — обрадовался Шлюпфриг. — Прямо как при нашем Рамштайнте!
Кола подумал и спорить не стал. Для краткости.
— Так вот, рос я, рос, в шесть лет пошел в школу, а потом в радиотехническую академию. Это такое высшее учебное заведение. Парень-то я неглупый, только слегка несобранный. Вобщем, выгнали меня сначала с военной кафедры, потом вовсе…
Коля помрачнел, вспоминая неприятный эпизод.
— А что такое военная кафедра? — поинтересовался пес.
— Хм… Место, где студентов учат военному делу. Но я-то человек совсем не военный… Слабо дисциплинированный, сильно раздолбайский. Вся эта нехитрая премудрость в меня не лезет. Когда в армию попал, мучился. Зато здесь, у вас, — воля вольная!
Солдат с энтузиазмом развел руки в стороны, задел грязную каменную стену тюремной камеры и понял, что сморозил глупость.
— Н-да… Правда, не везде.
— А как вы в наш мир угодить подвиглись?
