— A! — спохватился Лавочкин. — Слово не из вашего мира. Я имел в виду, бросайте свое ремесло.
— Это невозможно, — сказала Брань. — Мы должны добывать золото… не для себя.
— Несущественно, — вмешался Мор, бросая многозначительный взгляд на спутницу. — Мы с Брунхильдой долго спорили. В общем, мы согласны. Но учти, если ты нас попытаешься надуть…
— Ясно-ясно, — перебил солдат. — А теперь пора кушать, а то цыплята совсем остынут.
«Вот так, — говорил он себе, поедая бедрышко, — понаглее, Колян, понаглее. Не ты ли победил дракона, великана, рыцаря и еще кучу народа?» Лавочкин украдкой улыбнулся своей хвастливой мыслишке.
Поснедав, Коля и убийцы отправились к штольне. Драконы уже начали свое еженощное пиротехническое шоу, но рядовой не стал отвлекаться на чтение новостей. Зато алые всполохи отлично освещали дорогу.
Незадолго до рассвета путники вышли на родильную поляну. Ряды яиц белели в темноте, отражая слабое холодное сияние молодого месяца — тонкую издевательскую улыбочку луны.
— Судя по тому, что вы бродили по долине, дракончик проснулся, — сказал солдат.
— Ага, но как мы замучились ждать этого соню! — ответила Брань.
— Значит, вход свободен, Идемте.
Мор и Брань топали значительно медленнее Лавочкина. Он регулярно останавливался, поджидая их и обозревая окрестности. Вопреки Колиным опасениям, драконы не подняли тревоги.
Потом было восхождение, ночевка у Красной Шапочки, покупка лошадей в деревеньке, перевал и путь по Дриттенкенихрайху к Дробенланду.
Погода разительно отличалась от той, к которой Лавочкин успел привыкнуть в Долине драконов. Там было сухо и солнечно, а здесь то и дело моросил дождь, дул неприятный ветер и дорога норовила превратиться в грязное месиво.
Вечером Коля и его несостоявшиеся убийцы въехали в скромное, ничем не примечательное селение, разместились на постоялом дворе.
Они сидели в трапезной, греясь и утоляя голод. Парень занимался грустным самоанализом. Устал он. Налазился по шахтам, наскакался на коне. По всем параметрам получалось, что беготня по сказочному миру — не курортный тур. Задолбался, в общем. Дойдя до самой печальной кондиции, рядовой Лавочкин приготовился, по обыкновению, вытянуть себя из болота депрессии, скомандовав любимое «Взбодрись!», но этого не потребовалось.
В трапезную вошла Марлен Всезнайгель. По-походному чумазая, но неизменно прекрасная.
Коля расцвел в радостной улыбке, выскочил из-за стола:
— Марлен!
Она заметила солдата, зашагала к нему.
