Мне зааплодировали, потом закричали:
- А яйца? Где яйца?
По моему магическому жесту один из зрителей - это был сторож дома отдыха открыл рот и медленно выдул одно яйцо. Второе, опять же к изумлению публики, обнаружилось в кармане у массовика-затейника.
Начались танцы, Варя пригласила меня на вальс-бостон и не отпускала от себя весь вечер. Я очень намучился - с танцами у меня были нелады. Варю это ничуть не смущало - она оказалась бойкой, веселой хохотушкой.
Женщин я всегда стеснялся, а с ней вдруг почувствовал себя хорошо и просто. Я с удовольствием выложил ей секрет своего фокуса. Варя немного разочаровалась и сказала, что теперь никогда не станет добиваться отгадок, потому что чем все загадочнее, тем интересней...
Оставшиеся полторы недели мы ежедневно встречались. Потом она сказала:
- А ты, оказывается, неплохой мужик. Я даже согласна выйти за тебя замуж.
И мы расписались.
Первым делом она переоборудовала мою келью на свой лад: все книги вынесла в коридор и сложила возле стены. Лопаты и хлам для аппаратов она затолкала в сарай, сказала:
- Здесь будет твой уголок. В комнате чтоб ничего не разбрасывал!
Затем Варя выскоблила пол, вымыла окно и повесила занавески. Я смотрел на свою супругу, молодую, ловкую, хозяйственную, и ни в чем не смел ей возразить.
Постепенно мне пришлось перенести в сарай и книги. Я провел туда на шнуре лампочку, затем радиоточку (ежедневно я слушал сообщения о начавшейся войне в Корее), соорудил верстак и вполне сносно мог там работать. Аппаратом мне удавалось заниматься после работы, до двух, до трех часов ночи. Неуютно было лишь зимой - во все щели сарая дул холод.
А в общем я считал себя счастливчиком: любимая работа, любимая жена, любимая дочь, которую я с согласия Вари перевез в город из Дятловки. Что еще человеку надо?
Через десять месяцев Варя родила девочку. Назвали мы ее Надеждой.
А спустя еще год Варя начала мрачнеть. Все чаще она повторяла, что, кроме своих больных и железок, я ничем не интересуюсь, что она устала от маленьких детей и постоянной нехватки денег (большую часть зарплаты я тратил на изготовление аппарата), что домой я являюсь черт-те когда, да и то не в комнату, а в свой сарай, что мои книжки она когда-нибудь сожжет, что в мое изобретение она не верит - надо мной уже смеются люди, обзывают не врачом, а слесарем...
С каждым днем ссоры стали все непримиримее. Я пытался сдерживаться, отмалчиваться, а однажды, не стерпев, сказал:
