Ночевали мы в палатке, на свежем воздухе, и только жужжали комары, да изредка, не очень часто, прямо по головам, так казалось, проносились, видимо, на взлете, реактивные истребители.
Я потом для интереса сходил посмотрел на самолеты, все-таки работал на аэродроме в Жуковском…
Истребительный полк — в основном современные МИГи, призванные охранять морскую границу. В роте рассказали, что американские разведывательные самолеты нарушают эту границу по ночам, и вот недавно сбили ихний самолет, а в газетах пропечатали так: «Удалился в сторону моря»…
Меня поразила взлетная полоса и рулежная дорожка, сделанная не как у нас, в Жуковском, из бетона, а из плоских металлических пластин, уложенных в ряд.
Загорая в траве, на опушке леса, мы с Петровым наблюдали за самолетами, которые отрабатывали заход на цель, а потом пикировали с большой высоты и стреляли… Мишень была где-то за лесом. А вот стрельбу было слышно хорошо. И даже видно: вспышки огоньков…
Перед отъездом мы поднялись от станции в горку и посмотрели Тукумс, увидели баню, родильный дом, базарную площадь и новую четырехэтажную школу… (так и записано в дневнике).
Было жарко. Мы напились из колонки воды и купили для забавы два детских сахарных петушка на палочке… Так, развлекаясь, не заметили, как попали на старое латышское кладбище, очень зеленое, похожее на сад.
Петров пытался прочесть надпись, не смог и выругался:
— Дохлые латыши! — сказал он. — Пошли отсюда.
— Они тебе что, мешают?
— Конечно, мешают… Они мне портят настроение.
— Так не смотри. Жри своих петушков и думай о танцах!
— Они мне вообще мешают, — заявил он капризно.
— Где? В Тукумсе?
— И в Тукумсе… И в Риге…
— Не смотри, — предложил я разозлившись.
— А куда я денусь?
— А куда они денутся?
— Но лучше я, чем они! — И он, довольный, захохотал своей шутке.
Так мы с ним поцапались, но не надолго.
На обратном пути мы сошли на неведомой станции Булдури и искупались, вот такой был у нас праздник. Я до той поры моря не видел. А тут сошли с поезда и за барханами песка, за кривыми соснами открылось оно очень синее, в белых гребешках волн. «Оно, — как написал я в дневнике, — шумело». Этот шум меня почему-то тогда больше всего поразил.
Я целую страницу исписал, пытаясь рассказать, какая же это красота, когда видишь море.
«Навстречу подул свежий сырой ветер. Вдоль берега тянулась полоска песка, шириной в сто метров, а дальше стена сосен. Сосны полукругом огибали побережье, и было такое впечатление, что они кочевали толпой, но вышли сюда и увидели вдруг море и замерли на пригорке, онемев от открывшегося им величия и красоты…»
