Дед раскрыл глаза и пристально уставился вверх.
– Глянь-ко! — прошептал он.
Касьян поднял глаза кверху. В замшелой черной стене избы резко выделялось небольшое окошко, изнутри заложенное доской. Доска медленно отодвинулась, и в щели блеснул чей-то пристальный взгляд.
– Эй, кто там в избе? — крикнул Касьян, схватив топор. — Сказывай, не запирайся, а то дверь вышибу.
– Тише, Касьян, не пужай его. Сам отзовется.
Заслонка отодвинулась больше, кто-то смотрел оттуда.
Хриплый голос произнес:
– Здоровы будете. Слухаю вас и думаю: много дедка истерпел, одного со мной поля ягода. Примайте меня к огню.
– Ходи к нам! — степенно протянул дед.
– Сейчас выйду, — ответил незнакомец изнутри, задвинув ставенку.
– Никому никогда не сказывал, — бормотал дед. — Наконец в самом диком лесу рассказал, и на-кося! И тут чужая душа подслушала.
Под крышей избы, затянутой большими пластами березовой коры, затрещало — показались две ноги в сбитых сапогах с короткими голенищами; ноги помахали в нерешительности, и на землю свалился худощавый мужик, волосы всклочены, без шапки. Одежда на нем доживала последние дни. Вид у него был не крестьянский, а, скорее, городской. Лицо — черное от загара, ветра и угля.
– Подойди-ка поближе, — сказал дед. — Дай посмотреть на тебя, какой ты есть. Не нашенский, видно, посадский.
– А может, и подальше, — ответил незнакомец. — Я иду в воду без броду, из веселого заводу. Море мне по колено, на что мне брод?
– Ну-ну, застрекочил, сразу и не раскусишь. Откедова пожаловал? — спросил дед, оглядывая пристальным взглядом.
– Я — бросовый камешек, перекатываюсь по дорожке, куда ветер дует, вода несет, — сказал рваный бродяга. — Как я слышал твой сказ про побег да как отца твоего сожгли, пришло мне на думу, что вашему забору я двоюродный плетень.
– Постой-ка, — сказал дед, всматриваясь в лицо пришельца, — что-то мне на ум впало. Где это тебе лик твой так измолотили?
Бродяга съежился и настороженными глазами уставился на деда. Несколько мгновений он молчал, точно соображая и колеблясь.
– Ты грамоте горазд? — наконец спросил он.
– Горазд, да не очень.
– Слово "твердо" 32 знаешь?
– Ну, знаю.
– А "како", "люди", "мыслете" тоже знаешь?
– Вестимо, знаю.
– А вот "буки", видно, не слыхал?
– "Буки"?.. Так, значит, ты коломенский? 33 И тебе на лик "буки" прижгли? Как же ты мне не товарищ? Касьянушко, бабы, поклонитесь человеку коломенскому — он за народ страдание принял. Ну, кланяйтесь же, коли говорю!
