Он хохотнул, к чему мы присоединились без особого воодушевления.
– Палка значила больше, чем перо. – За этим высказыванием последовал еще более громкий смех, постепенно перешедший в мирное пофыркивание. Дядя выдержал небольшую паузу, словно проверяя, не просмотрел ли чего в тайниках памяти. – А как там наш друг? – спросил он в направлении моей постели.
Характеристика моего ответа. Учтиво-небрежно-уклончивый.
Дядя придвинулся к Бринсли и сказал негромким доверительным тоном:
– Знаете, что я хочу вам сказать? Сейчас кругом простуда, каждый второй ходит простуженный. Господи сохрани, вот еще погриппует народ до конца зимы, вы уж мне поверьте. Надо потеплее одеваться.
– Дело в том, – слукавил Бринсли, – что я и сам только что поправился.
– Одевайтесь потеплее, – повторил дядя. – Поверьте старику.
Наступила пауза, во время которой каждый из нас мучительно думал, как бы ее нарушить.
– Скажите-ка мне вот что, мистер Бринсли, – произнес наконец дядя. – Вы собираетесь стать врачом?
– Нет, – ответил Бринсли.
– Тогда школьным учителем?
Здесь я решился выпустить стрелу своего сарказма.
– Он думает получить работу у Христианских Братьев, – сказал я, – когда получит степень бакалавра.
– Великая вещь, – сказал дядя. – Конечно, Братья по-особенному относятся к юношам, которых набирают. У вас должны быть хороший аттестат и чистая рубашка.
– Это у меня есть, – ответил Бринсли.
– Конечно, есть, – сказал дядя. – Но чтобы быть врачом или учителем, требуется великое прилежание и любовь к Богу. Ибо что есть любовь к Богу, как не любовь к ближнему своему?
Он выждал, чтобы каждый из нас мог выразить свое согласие, обратив на Бринсли мгновенный вопрошающий взгляд своих окуляров.
– Это великая и благородная цель, – продолжал он, – наставлять молодых и врачевать недужных, возвращая им данное свыше здоровье. В этом – вера. Особый венец уготован тем, кто отдает себя подобной работе.
– Трудная цель, – сказал Бринсли.
– Трудная? – переспросил дядя. – Да, безусловно. Но скажите мне вот что: вы считаете себя достойным ее?
Бринсли кивнул.
– Достойным и по достоинству, – сказал дядя. – Особый венец не каждый день предлагают. Великая цель, великая жизнь. Врачи и учителя отмечены особой милостью и благодатью.
Какое-то время он сидел молча, задумчиво глядя на дым своей сигареты. Затем поднял голову и рассмеялся, хлопая ладонью по умывальнику.
– Но с постной физиономией далеко не уедешь, – сказал он. – Верно, мистер Бринсли? Я от души верю в улыбку и меткое словцо.
