Семицветный бунчук бился на ветру, и тень его хвостов хлестала по суровому лицу Эйрира Кангаа, Отца пуран, Владельца белой кошмы. Голова его была непокрыта, и ветер, трепавший символ Друга людей Безмо, не осмеливался тронуть вьющиеся черные волосы вождя – некогда черные, а теперь обильно усыпанные пеплом седины, золой сгоревших лет. И лишь на самом дне сузившихся глаз его иногда еще мелькала прежняя улыбка веселого табунщика Кан-ипы, но лишь на самом дне и очень, очень редко. Смерть Хозяина белой кобылы – один палец. Всеобщий хурал – второй палец. Уход за Занавес друга Безмо и избиение шаманов – третий и четвертый пальцы. Объединение племен – пятый палец. Целая ладонь власти. И вторая ладонь. И третья.
Раскаленный, ненавидящий взгляд его летал над головами воинов к городским стенам, туда, где на небольшом возвышении хлопал крыльями лилово-белый плащ патриарха Скилъярда Проклятого, главы Топчущих Помост. Успел, успел еретик сжать в кулак железную руку городских дружин, успел протянуть ее над неукротимостью степного половодья, успел… И взгляды вождей скрещивались над крохотным плацдармом ничейной, пока ничейной земли, где сильнейшие ломали копья в ярости поединков, и несколько тел уже замерли поодаль, а последний все стоял, опершись обрубком ноги на труп лошади, пока милосердие стрелы не отпустило его на вечную свободу.
Вожди молчали. Они понимали закон. Война – это зрелище. Война – это великое зрелище, и горе нарушившему ее вечный и прекрасный порядок. Пусть при взгляде на гибель немногих сердца многих переполнятся отвагой и гневом, пусть глаза их станут цвета печени врага, а в ушах зазвучит барабан безумия. Пусть… Есть еще время.
Время, действительно, еще осталось, и поэтому внимание сторон не сразу привлекли три нелепые фигуры, вышедшие на ничейную землю и медленно, неуклонно продвигающиеся к центру. Они брели, огибая тела, а глаза воинов удивленно скользили по пятнистой хламиде, бурому бесформенному балахону, – пока не останавливались на плетущемся позади невысоком узкоплечем человеке.
Потом всадники спешились. И дружинники обнажили головы.
Шепот прошел по рядам.
Потом все опустились на колени. И тихо стало вокруг.
Вожди остались стоять. И ненависть их глаз предательски заплывала блестящей влажной патиной… Они стояли. Они молчали. И слез не стеснялись вожди.
Здравствуй, табунщик. Здравствуй, Скилли…
Здравствуй вовеки, учитель… Идущие на смерть приветствуют тебя. Где же ты был так долго…
