…Как нападает Сырой Охотник?
…Как?!
Занавес.
Ваш выход.
Скилъярд так и не понял, что произошло. Только что он добросовестно таращился на две замершие фигуры – и вот уже Охотник медленно оседает на землю, тщетно ища опоры в нелепо вывернутом колене, хватаясь за дождь; и ставший ужасно толстым локоть Упурка на мгновение прилипает к его виску, сбивая легкомысленный пегий берет.
Трупожог вскочил и кинулся к Девоне, склонившемуся над лежащим человеком. Из-под затылка Охотника вытекала кровь. Нет, не кровь… Грязная, раздавленная редиска.
– Да как же… – запричитал Скилъярд, бессмысленно хлопая Упурка по спине. – Да что же… Девона, миленький, ты ж убил его, честное слово…
– Нет, – Девона не обернулся. – Не убил. Он же сюда ловить нас пришел. Ну и я его, значит… Поймал. Гляди, Скилли, какие палки! Здорово придумано, однако, попрошу потом, пусть научит…
Охотник вздрогнул и открыл глаза. Девона ободряюще помахал перед ним одной из хитрых палок. Скил еле увернулся.
– Вставай, – сказал безумец. – Пошли.
– Куда?! – лицо Охотника стало совершенно обалдевшим, и от этого каким-то очень человеческим.
– Как – куда? Ты ж нас в каризы вести собирался… Так давай, веди.
– Не вас. Тебя…
– Ничего, ничего, мальчик со мной. Давай, Скилли, помоги человеку подняться. Ишь ты, чего у тебя тут понапихано… Дай понесу…
И тут Скилъярд окончательно убедился в том, что окружающий мир сошел с ума.
От Девоны заразился.
Сон
…Это был маленький круглый зал в одном из переходов капища Сай-Кхон; маленький зал с низким провисающим потолком, и в конце его была – Дверь.
Это были развалины горного храма на перевале Заррах, и за спиной каменного идола с оплавленным лицом была – Дверь.
И в покосившейся пагоде с узорчатой крышей, пагоде, затерянной в визжащих джунглях Калорры; в полумраке резьбы деревянных стен первого этажа была – Дверь. И во многих мирах, во многих местах и временах, была – Дверь; я толкнул легко поддавшиеся створки, и все эти двери открылись.
За дверью была бездна, и бездна была – живая! Мириады глаз, распахнутых, жаждущих, зовущих; беззвучный крик плавился, распадался в подмигивающей бесконечности, и пена ресниц дрожала на накатывающемся валу бездумных зрачков. «Ты – наш!» – смеялась бесконечность, «Ты – мой! Мой…» – взывал каждый взгляд, «ты, ты, ты – дай…»
В последний момент я отшатнулся от бестелесного зрительного зала, зала-зомби, ненасытного и высасывающего душу; и спина ощутила пористый камень дверного проема.
