И эта истина вновь позволила ощутить опору и устойчивость.
А потом он понял, что наставник сам назначил день откровения, сам выбрал время дара и час ухода – и последняя истина обожгла предчувствием грядущего.
– …Ты что, парень, умом тронулся?! Или оглох не вовремя?… Доколе мне ждать, идол?!
Махиша не ответил. Он неотрывно смотрел на Грозовое дерево и высохшего человека рядом с ним; он даже не расслышал окрика раздраженного князя. Он слышал совсем другое.
То, о чем молчал сейчас волхв Хаом – на пороге между прошлой силой и будущим бессилием.
И Махиша, повинуясь невысказанному приказу учителя, шагнул вперед и встал на пороге между прошлым бессилием и подступающей силой.
И снова увидел Всеобщий Алтарь. И улыбнулся, вскидывая мощные, бугристые руки знакомым жестом. Жестом, которого раньше не позволял себе в самых затаенных мечтах.
Князь с удивлением покосился на юродствующего бездельника, хотел было что-то сказать, осекся – и задохнулся от жара опалившей его лицо вспышки.
…Они стояли рядом. И вспыхнули они одновременно – когда два огненных бича вырвались из беременных грозою туч и опоясали уходящих в Ничто.
Старое Грозовое дерево и старого волхва Хаома.
Ликский властитель вскочил, потрясенно протирая глаза и пытаясь сквозь выступившие слезы разглядеть чадящие, багровые факелы – один большой, другой – поменьше; и крупные капли обрушились на его плечи, укрытые алым шелком; и гром, хрипло-шершавый гром, и слипшиеся волосы на лбу, и недвижный, страшный послушник рядом…
Началась гроза. И Громовой Инар гнал свою бронзовую колесницу, с грохотом подскакивающую на выбоинах неба.
Началась гроза. И закончилось время волхва Хаома. Ученик помог учителю уйти, уйти гордо и честно, и в час ухода они стали вровень.
Хорошо уходил волхв… ай, хорошо… Махиша отвернулся и вытер мокрое лицо. Зря, конечно, все равно дождь…
И повернулся к человеку в алом плаще.
– Возвращайся в Лик. Велишь закладывать храм. Народу скажешь – Инар согласен. Обо мне – молчи. Сам объявлюсь, когда надо будет. Станут спрашивать – запомни: Хаом ушел в грозу. Навсегда. Понял?
– Понял, Пастырь…
Князь на мгновение припал на колено и коснулся холодными губами руки сверстника – неожиданно состарившегося на века, тысячелетия – за короткий миг, когда ручейки веры слились в единое целое и хлынули через него; и во рту еще оставался сладковато-терпкий привкус…
Вкус чужой веры.
ИНТЕРМЕДИЯ
Человек идет по Дому.
Он наискосок пересекает зал с сумрачными гобеленами и диагоналями шпаг над догорающим камином. Рассеянный свет сочится в пыли, играя тенями и лепными розами по углам стен; зыбкий шорох касается спины человека, и тот вздрагивает и оборачивается.
