Через три дня Тед начал смотреть слегка ошарашенно: — Я начинаю сомневаться, существует ли что-нибудь, что они не едят. — Он держал один конец красящей ленты от принтера и наблюдал, как другой исчезает в пасти тысяченожки.
Я сказал: — Их желудок, должно быть, химически эквивалентен кислородному горну; похоже, нет ничего, чтобы устояло перед ним.
— Все эти зубы на переднем конце, вероятно, для чего-то нужны, — показал Тед.
— Конечно, — согласился я. — Они размалывают еду на подходящие кусочки, в частности, достаточно малые, чтобы раствориться — но для того, чтобы использовать эту пищу, желудок продуцирует энзимы, разбивающие сложные молекулы на меньшие, удобоваримые. Я хотел бы знать, какой вид энзимов может одновременно работать с такими вещами как обрезки ногтей, щетина зубных щеток, брезентовые рюкзаки и старые видеодиски. И я хотел бы знать, какой вид желудков может продуцировать такие кислоты регулярно, без саморазрушения во время этого процесса.
Тед смотрел на меня, подняв одну бровь: — Разрежешь одну и поищешь?
Я покачал головой: — Я пытался. Их почти невозможно убить. Хлороформ едва замедляет их. Все, что я хотел сделать — это усыпить одну на время, чтобы я мог исследовать ее поближе и взять несколько срезов и соскобов — но не повезло. Вату с хлороформом они просто едят.
Тед наклонился вперед, положил локти на стол, а лицо на руки. Он вглядывался в клетку с тысяченожками со скучающим, почти утомленным выражением. Он слишком устал, даже для того, чтобы шутить. Лучшее, что он смог произвести, был сарказм. Он сказал: — Не знаю. Может, у них всех гипогликемия…
Я повернулся посмотреть на него: — Неплохо…
— Что?
— То, что ты сейчас сказал.
— То есть?
— О сахаре в крови. Наверное, что-то держит сахар в их крови на постоянно низком уровне, поэтому они все время голодны. Мы еще можем сделать из тебя ученого!
Он даже не взглянул, просто проворчал: — Не надо оскорблений.
Я не обеспокоился ответом. Я продолжал обдумывать его импровизированное предположение: — Два вопроса. Как? И почему? В чем причина? Какова польза для выживания?
— Ну, — сказал он гадательно, — это топливо. Для роста?
— Да… и тогда это приводит к другим вопросам. Каков их возраст? И насколько большими они вырастают? И сохраняется ли их аппетит? И каков их полный размер? — Я сел на краешек стола, глядя на стеклянную стенку клетки тысяченожек. Начал грызть кончик карандаша. — Слишком много вопросов… — Снующие тысяченожки передразнивали мой способ питания. Я сложил руки на груди: — А что если мы не задаем правильных вопросов? Я имею в виду что-нибудь столь простое и очевидное, что мы его не замечаем?
