Щербачев тоже не ожидал такого хода. Он никогда не был патриотом драгомировщины, но теперь с удовольствием брал на заметку, что и она при известных условиях может прийтись как раз к месту. Его худое и длинное туловище медленно извивалось над столом.
— К черту Зауера! — хмуро сказал Величко, — но я утверждаю, что всякая атака должна быть обеспечена всеми артиллерийскими и инженерными средствами.
Впрочем, он мог бы уже и не говорить этого. Азанчеев поклонился и сел. Генералы переглядывались. Величко, упрямый, острый на язык, непобедимый спорщик, проиграл совет. И проиграл не просто, а скверно, с наложением какого-то дурацкого германофильского клейма. «Экая сволочь, — подумал он об Азанчееве, — черт знает, что за фрукт!» При подобных историях всегда отыскивается тут же, на месте действия, разная человеческая мелочь, которой доставляет удовольствие начисто откромсать потерпевшему хвост.
— Позвольте, ваше превосходительство, — обращаясь к Величко, зашептал старенький генерал, в измятом резиновом пальто с заношенными, темными погонами, — позвольте. Перемышль, Перемышль… А куда ни глянешь на верки, везде кирпич… Д-да… Ну и бетон, и броня. Кирпич… Толщина — двадцать пять сантиметров… Бомбы шестидюймового калибра… А солдатики наши…
Величко быстро глянул на старика и отвел пенсне.
— Напомните, ваше превосходительство: разве вас все-таки оправдали по делу Стесселя?
Старичок ахнул и сел. Щербачев посмотрел на часы: два ночи.
— Я пользуюсь случаем, господа, чтобы повторить указания, которые вы найдете в моем сегодняшнем приказе. Он уже рассылается. Штурмующие части сосредоточиваются в окопах… Команды подрывников уничтожают препятствия… Фланкирующие постройки забрасываются через бойницы ручными гранатами… Войска бросаются на штурм…
Величко так крепко почесал нос, что по нему пошли белые полосы.
— Но ведь ручных гранат-то нет…
— Э-э-э, — сказал Щербачев, — это не совсем так. Я приказал выдать на каждый атакующий полк по тридцать две гранаты, по шестьдесят пять ножниц, по десять двойных лестниц, по восемь проволочных пакетов и по двадцать перекидных мостиков. Однако примем устную оговорку к приказу по атаке: без уничтожения фланговой обороны рвов штурма не начинать.
Щербачев очень хорошо знал все, о чем сегодня так напористо толковал Величко. Но в отличие от Велички он почти не сомневался, что Перемышль будет взят и без технических средств, и без осадной артиллерии. В русского солдата он верил не больше и не меньше, чем Величко, но вера Велички была зрячая, а его вера — слепая. Как некогда Аракчеев, он тоже думал, что русский солдат может сделать решительно все; но чтобы добиться от него возможного, надо настаивать на невозможном. И он в действительности представлял себе завтрашнее предприятие таким, как писал в приказе и только что говорил: под завесой ночного мрака, штурмовые колонны пробьются через полосу ближнего огня; к рассвету будут готовы проходы в проволочных заграждениях; затем саперы с пироксилиновыми шашками проберутся ко рвам и взорвут капониры; и тогда стрелки кинутся вперед, захватят форт… другой… третий… Ночь, случай, удача… Ручные гранаты? Да, тридцать две на полк — скудно. Но ручные гранаты только что появились в армии. Обходилась же армия до сих пор и вовсе без ручных гранат… Странное дело: Щербачев был генералом широкого, вполне европейского военного образования и вместе с тем шагу не мог ступить без темной, прадедовской повадки: либо в стремя ногой, либо в пень головой…
