— Все равно, — ответил Егорышев.
Он вспомнил расписание самолетов и решил, что завтра, пожалуй, не успеет улететь. Нужно еще оформить расчет, взять деньги из кассы взаимопомощи и зайти к маме.
Электричка остановилась возле мокрой, пустынной платформы и, загудев, умчалась.
Была поздняя осень. Опавшие листья устилали деревянные тротуары. Березки стояли голые, дача Долгова выглядела сиротливой и обнаженной без зеленого убора деревьев.
Окна были открыты, там горел свет и слышалась музыка проигрывателя.
— Скучать не любит! — с усмешкой сказал Долгов.
Таня обрадовалась, увидев Егорышева, но ничего не сказала, только взмахнула накрашенными ресницами. Долгов достал из кармана бутылку водки и кивнул Тане:
— Сообрази-ка!
Таня накрыла на стол и откупорила бутылку. Расставляя тарелки, она с интересом поглядывала на Егорышева.
На том месте, где висела картина Строганова, на стене было темное, скучное пятно.
— Ну, с возвращением! — сказал Долгов и поднял стакан.
— Я не буду пить, — ответил Егорышев.
— Напрасно. Как раз тебе сейчас нужно выпить… Его с работы уволили, — объяснил Долгов Тане.
— Не надо ему пить, — негромко сказала она, — и не приставай к человеку…
— Пожалуйста, у нас полная демократия! — обиделся Долгов.
Он осушил стакан, с шумом выдохнул воздух и сказал Тане:
— Поставь-ка пластиночку, которую я в прошлый раз купил.
Таня включила проигрыватель. Послышалась тихая, медленная музыка.
— Да не эту!—с досадой сказал Долгов. — Я тебя просил мексиканскую…
— Отстань, чурбан бесчувственный!—сердито отозвалась Таня.
Егорышев вышел на крыльцо, сел на ступеньку и прислонился к перилам… Была ночь. Пахло сыростью. На желтой траве лежали квадраты света. Деревья шуршали голыми ветками.
Егорышев сидел долго, слушая тишину. Гудела электричка, шлепали по грязи лошадиные копыта, тарахтела телега. В доме негромко играла музыка. Потом она стихла и раздался голос Тани:
— Пора спать!
Егорышев не ответил, и свет погас. Ветер взметнул с земли мокрые листья. Прогудела электричка. Егорышев продрог. Он встал и вынул из кармана пачку папирос… За забором что-то зашуршало, скрипнула калитка, и серая тень метнулась к крыльцу.
Это была Наташа.
Она бросилась к Егорышеву, обняла его и принялась целовать в глаза, нос, губы… Ее лицо было мокрым от слез.
У Егорышева подкосились ноги. Он сел на крыльцо, а Наташа опустилась рядом, взяла его руку и прижала к своей щеке.
— Боже мой! — захлебываясь от слез, сказала она. — Родной, дорогой мой Степан! Почему же ты ушел? Куда ты ушел от меня? Ты решил, что я хочу тебя оставить? Но разве может женщина оставить такого человека, как ты? Глупый, я же люблю тебя… Я раньше ничего не понимала, я не знала тебя… Вставай, вставай скорее, пойдем, ты весь замерз, мой родной…
