Орловский прикрыл глаза и начал вспоминать – неторопливо, обдумывая каждую подробность. Итак, Музей…
Он попал туда в сентябре 1935-го, два года назад. В мае, как раз перед летним отпуском, в Институте народов Востока заговорили о реорганизации. Разговоры велись уже не первый год, и ни сам Юрий, ни руководитель сектора истории и культуры дхарского народа Родион Геннадьевич Соломатин не придали этому никакого значения. Но в начале июня внезапно вышел приказ о новой структуре института. Секторы объединились, и вскоре выяснилось, что для сотрудников дхарского сектора места не предусмотрены. А еще через неделю Родион Геннадьевич исчез. Вскоре были арестованы и остальные сотрудники. Позже Юрий узнал, что одновременно были распущены Дхарское культурное общество и все пять дхарских школ.
Юрий ждал ареста. Тогда он уже работал над книгой и поэтому поспешил отдать все материалы Терапевту. С немногими приятелями видеться было нельзя – и круг начал смыкаться. Клава – его жена, с которой он расписался еще в 32-м, – не выдержала безденежья и страха: они развелись, Юрий оставил ей комнату на Ордынке, а сам поселился у «тетки» – двоюродной бабушки – в ее маленьком флигельке…
Тогда все обошлось. Уже позже Терапевт предположил, что арест затронул лишь дхаров. Ни Орловский, ни другие русские сотрудники сектора не пострадали. К сентябрю Юрий немного успокоился и вновь начал работу над книгой. Жизнь стала налаживаться. Каким-то чудом он сумел прописаться в «теткином» флигеле, с деньгами помог Терапевт, а в сентябре он сумел вновь устроиться на работу.
Уже позже он узнал, что в этом ему помог Флавий, – негласно, через верных знакомых. К этому времени Юрия уже знали, его статьи были достаточно известны, поэтому дирекция без особых возражений доверила ему один из фондов. Ему даже предложили работу над диссертацией, но Юрий понимал, что изучение дхарского эпоса теперь стало, мягко говоря, не особо актуальным.
В Музее было спокойно – и тихо. Можно было даже игнорировать обязательные собрания, не интересоваться «общественной жизнью» и заниматься делом. Впрочем, свободное время тоже оставалось, и Орловский бросил все силы, чтобы скорее закончить книгу – он словно чувствовал, что передышка будет очень короткой.
Все изменилось через год. В Музее появился новый парторг – Соломон Исаевич Аверх. Он пришел из Института красной профессуры. Никто не знал его раньше, но Аверх гордо именовал себя профессором и даже ссылался на какие-то свои исследования, напечатанные еще в 20-е. Однажды Орловский ради интереса перелистал старые журналы: Аверх печатал статьи о «мировом революционном процессе» и «беспощадной борьбе» с разного рода противниками этого самого «процесса». Впрочем, научные изыскания были для «красного профессора» уже в прошлом. Сейчас его интересовало другоеЧерез неделю после избрания Аверх созвал общее собрание. Парторг обвинил руководство Музея в «мягкотелости», «потакании врагу» и, естественно, в «тайном троцкизме». Сотрудники лишь пожимали плечами, но на следующий день директор Музея был арестован. Вскоре взяли – одного за другим – его заместителей, а затем коса пошла по рядовым сотрудникам. Юрия вначале не трогали. Но месяца через два его вызвал начальник Первого отдела Духошин. Этот маленький лысый и очкастый тип появился в Музее одновременно с Аверхом. Поговаривали, что они знакомы еще с Гражданской. Во всяком случае, скоро уже никто не сомневался, что именно Духошин собирает столь необходимые Аверху для его «обличении» данные.
