– Вы вместе работали? – озабоченно спросила Галя.
– Нет. Он был моим учителем.
– Учителем? – удивилась Галя. – Ты дружил со своим учителем?
– Да, я дружил со своим учителем. Тебя это удивляет?
– Нет вообще-то я могу себе это представить, но это так редко случается.
– Наверное. Да и люди такие как Коростылев редко случаются.
– И вы с ним регулярно общались?
– Нет нерегулярно. Несколько лет назад он уехал из Москвы.
– Почему?
– Это мне тебе объяснить трудно.
– Почему же трудно? Я, что – такая непонятливая? – постепенно раздражаясь и утрачивая готовность к сопереживанию поинтересовалась Галя.
– Нет, ты понятливая, но Коростылева ты не знала. Он мне сказал: я хочу жить в маленьком Рузаеве, и работать там, и знать всех, чтобы каждый вечер, когда я выхожу на прогулку, со мной поздоровалась вся улица…
– Странная амбиция…
– Это не амбиция – ты просто Коростылева не знала.
– Он, что – был чудак?
– Может быть, это и называется – чудак. Мудрый, веселый старик…
– А она тебе не сказала, от чего он умер?
– От инфаркта, – сказал я, и в памяти резко – толчком – вдруг всплыл раздерганный треском и расстоянием голос Ларисы. «…его убили…»
Как это – убили? За что? Каким образом? Он же умер от инфаркта.
«Приезжай… если можешь, приезжай обязательно…»
Убили? что за чепуха? Коростылев – большой старый ребенок. Детей не убивают, но дети, к счастью, не умирают от инфаркта. Как можно убить инфарктом?
– Бедный Тихонов, – сказала Галя и погладила меня по голове. От ее руки пахло кремом «Нивея», который я ненавижу. И не люблю, когда меня гладят по голове, я весь напрягаюсь изнутри, и по спине у меня ползут мурашки. Какая-то ужасная форма добровольного рабства – я не могу собраться с духом и сказать Гале, что мне не нужно ее сопереживание, что я ничего не могу дать взамен ее любви, преданности, готовности понимать меня и стряпать для меня, что я от всей души желаю ей счастья, но как-нибудь отдельно от меня.
Как объяснить ей, что мы очень разные люди? И я не могу заплатить всей жизнью за то, что она меня когда-то полюбила. Надо бы ей сказать, что нельзя требовать за свою любовь такой большой платы, но мне даже не приходит в голову, как начать такой разговор, ведь он наверняка требует какого-то сильного повода, грубой ссоры, скандала, а вот так – ни с того, ни с сего – сказать: «Давайте, подруга, разойдемся!» – язык не поворачивается.
Интересно, как поступил бы на моем месте Коростылев, что сказал бы он Гале? Или ничего не говорил бы, а молча терпел? Правда, Коростылев, скорее всего и не мог оказаться в таком положении. Он был из числа тех счастливых неудачников, которых женщины оставляют первыми. Когда от него ушла жена, мать Ларки, он сказал мне с печальным смешком:
