Я молча потрепал его по плечу. Мои чувства были так сильны, что я не смог выразить их словами. После этого случая я довольно долго не был в мастерской, не желая показаться бесцеремонным. Кроме того, должен честно признаться, няня ребёнка вызывала во мне суеверный ужас. Слишком уж сильно она смахивала на тетю Агату. Даже взгляд у неё был такой же пронзительный и буравящий.
Но однажды утром Корка позвонил мне по телефону.
— Берти!
— Алло!
— Что ты делаешь сегодня днём?
— Ничего особенного.
— Ты не мог бы прийти ко мне в мастерскую?
— А в чём дело? Что-нибудь случилось?
— Я закончил портрет.
— Молодчага! Так держать!
— Да, — с сомнением в голосе сказал он. — Знаешь, Берти, что-то в нём не так, понимаешь? Мне трудно объяснить, но портрет… Дядя придет через полчаса, чтобы посмотреть на него, и — сам не знаю почему — я бы хотел, чтобы ты был рядом. Мне нужна твоя моральная поддержка!
Я начал понимать, что меня ждут большие неприятности. Все указывало на то, что без Дживза я не обойдусь.
— Ты думаешь, он взбеленится?
— Он может.
Я попытался представить себе взбеленившегося краснощёкого вышибалу, которого я видел в ресторане. Мне это с лёгкостью удалось. Я сказал в телефонную трубку твёрдым голосом:
— Я приду.
— Замечательно!
— Но только в том случае, если ты разрешишь мне привести с собой Дживза.
— Почему Дживза? При чем здесь Дживз? Кому нужен Дживз? Дживз — болван, предложивший этот дурацкий…
— Послушай, Корка, старина! Если ты думаешь, я встречусь с этим твоим дядей без Дживза, ты глубоко ошибаешься. Скорее я суну голову в пасть льва и укушу его за язык.
— Ох, ну ладно, — сказал Корка. Тон у него был недовольный, но тем не менее он согласился, поэтому я позвал Дживза и объяснил ему ситуацию.
— Слушаюсь, сэр, — сказал Дживз.
* * *
Корка стоял у дверей и смотрел на свое произведение, выставив вперёд руку, словно боялся, что портрет может заехать ему по физиономии.
— Стой, где стоишь, Берти, — сказал он, не поворачивая головы. — А теперь говори честно, что ты о нём думаешь.
Свет из большого окна падал прямо на картину. Я уставился на неё. Затем подошёл ближе и снова уставился. Потом я вернулся на прежнее место, потому что отсюда она выглядела не такой страшной.
Некоторое время я колебался, потом осторожно сказал:
— Видишь ли, старина, я видел ребёнка всего один раз, да и то какое-то мгновенье, но… ведь он был уродливым ребёнком, правда?
— Таким, как на портрете?
Я вновь посмотрел на картину, и врождённая честность не позволила мне соврать.
