От тоски, страха и молитв Медвянка за долгие часы словно окаменела, спала с открытыми глазами, сидя на полу, на разбросанном сене, прислонясь к бревенчатой стене. Но она не видела ни стен, ни широкой лавки с бадейкой воды и ковшичком на краю, ни спавшего на скамье отрока, свесившего лохматую голову. Зримый мир исчез для Медвянки, глаза ее, омытые жгучими слезами, научились видеть иное. Ей грезилась широкая река, несущая ее на мягких зелено-голубых волнах навстречу огромному красному солнцу, и так велико оно было, что делалось ясно: до него совсем близко. Солнце указывало путь, его лучи ложились под ноги алой дорогой, и впереди уже сиял радужный мост, а за ним зеленый сад, где живут предки. Но на пути туда лежала тенистая низина, а в ней под плакучими ивами мягко струились два источника — живая и мертвая вода. Здесь — межа миров, мира живых и мира мертвых. Испившему мертвой воды открывается дорога в Сварожьи Луга, но ему нет дороги к живым. Живая вода выпускает в мир живых — но она доступна только мертвым. А для того, кто ушел от живых, но не вошел к мертвым, заблудился между мирами, нужны они обе. Об этом рассказывают кощуны, за этими двумя водами Солнечный Хорт посылал ворона, чтобы оживить Заревика, зарубленного и не погребенного коварными братьями. Только ворон, вещая птица мертвого мира, знает туда путь, даже Солнечному Волку нет туда дороги. Кто же добудет для Явора мертвой и живой воды? В полузабытьи Медвянка видела эти источники, слышала тихое, ласковое журчанье, навевающее покой, отрешающее от страданий, но в руках ее не было силы зачерпнуть из них. Слезы текли по ее лицу и падали на колени, и руки не поднимались утереть их. Она сама затерялась меж мирами и хотела только одного — найти Явора и быть с ним, всегда с ним.
С рассветом Обережа вышел к ней в сени. Медвянка подняла голову ему навстречу, но не сразу нашла в себе силы подняться на ноги. Сама она неузнаваемо изменилась за вчерашний день и эту ночь, словно и ее сразила печенежская сабля: лицо побледнело, как от тяжелой болезни, веки покраснели от слез, ресницы слиплись, всегда опрятные волосы выбились из косы и висели вдоль щек, тоже омоченные в слезах. И глаза больше не блестели, а были как два черных колодца, полные тревожного страдания. Она очнулась от грез и вспомнила: уже утро, она сидит на полу в сенях, а за стеной лежит Явор — живой ли, мертвый ли?
— Что, душа-девица, от вечерней зари до утренней досидела ты здесь? — негромко спросил Обережа. — Помнишь ли, что говорила про них?
