Что еще? А вдруг объявился еще один претендент на наследство? Он знает, что может оспаривать часть состояния только после смерти Хьюго, который не желает считать его наследником. Это может быть, скажем, его незаконный сын. Или же другой родственник, проклятый за неведомые нам злодеяния. Но чтобы воплотить свой замысел в жизнь, таинственный убийца должен хорошо знать замок, его обитателей, привычки. Кто же это? Кто в курсе всех дел Блэквудов? Только… Только доктор Мак-Кензи! Мак… Постойте, имя неизвестного, отправившего письмо, начинается с буквы «М»!
Я вскочил с дивана. Теперь только бы не потерять нить рассуждений! Трясущейся рукой я налил стакан воды из графина, выпил и вновь уселся на диван.
Но если доктор пишет письмо, то убивал явно не он, а кто‑то другой. Видимо, его сообщник. Логично, ведь на доктора падет первое подозрение, если яд будет обнаружен. Доктор же тем временем, несомненно, создавал себе алиби. В письме же он еще раз напоминает убийце, что он у него в руках, чтобы тот не вздумал предать его и скрыться. Правда, непонятно, чего опасался доктор, имея на руках полное алиби. И что страшного в том, что убийца удерет? Не будет же он доносить сам на себя! Впрочем, неизвестно, какие там у них взаимоотношения. Может, доктор, если вообще это был доктор, по рукам и ногам опутан таинственными обязательствами… Но причем тут тогда разрушенная стена, пропавшая и вновь появившаяся книга, причем здесь призрак, наконец?
Я почувствовал, что голова моя начинает пухнуть от всех этих рассуждений. Холмс, может, и разъяснил бы что к чему, но его все не было и не было…
Часы на стене пробили половину шестого. В окно тоскливо барабанил осенний дождь. Где-то за шкафом грустно пел свою песню сверчок.
«Ничего, ничего, — сказал я сам себе. — Он обещал быть в шесть, значит, он будет в шесть».
Но понемногу беспокойство начало овладевать мною. Я вспомнил, каким необычайно серьезным тоном произнес вчера Холмс свои последние слова. Что‑то за этим крылось.
Стрелки медленно приближались к шести.
«Вот сейчас, — подумал я. — Сейчас откроется дверь…»
Но дверь не открывалась. Без трех минут шесть, без двух…
Мне послышался тихий шорох на лестнице. Словно кто‑то царапал ступени легкими коготками. Осторожно подойдя к двери, я немного постоял около, прислушиваясь, затем рывком распахнул ее. Никого. Никого…
Тишину разбил бой часов. Один удар, второй, третий. Четвертый, пятый. И, наконец, шестой. Долгое эхо.
