— Что? Не говорите глупостей.
— Хотите пари, что он англичанин?
— Вы расслышали его акцент?
— Нет, но посмотрите, как он исподтишка всех проверяет. Ему не слышно, что мы говорим, но он учуял, что говорим мы про него, и дает мне знать, что он знает. А вы вообще не замечаете, что другие люди тоже существуют, и вам решительно все равно, что они думают о вас. Вы живете в культуре без перспективы.
— Фарш из янки! Чудесно. Высшая отметка. Э-эй, поглядите на эту цыпочку. А, вы уже.
Из туалета вышла женщина и направилась по проходу в нашу сторону. Она была примерно ровесницей Люси, а может быть, немного моложе, с длинными черными волосами, томными карими глазами и высокими скулами с тщательно наложенным макияжем. На ней были узкие полотняные брюки и бежевая шелковая блузка, открытая ровно настолько, чтобы было видно брильянтовое колье и намек на ложбинку между грудями.
— Забудьте, — категорично сказала Люси. — У вас никакого шанса нет. Вторая жена, вот в чем суть. Кольцо с солитером плюс со вкусом демонстрируемые брильянты на шее. Так что это не трофей какого-нибудь дешевого торговца машинами. Нет, он побогаче и повлиятельней, что-нибудь вроде элегантного черно-бурого лиса. Возможно, адвокат большой корпорации, первая жена которого помогала ему окончить юридический факультет. Обратите внимание на костюм. Скромный, но очень дорогой. Лженепринужденность, но чересчур продумано, чтобы он был по-настоящему сексуальным. Она отдает себе отчет в положении вещей. Сказать ей особенно нечего, но ей и не требуется что-нибудь говорить. А когда она начинает говорить, то писклявым подростковым тоном, никак не вяжущимся с образом, который она так старательно тщится создать. Женщины вроде нее всегда забывают привести свой голос в порядок.
Люси взяла меня за локоть, в первый раз прикоснувшись ко мне, и повернулась посмотреть мне прямо в глаза. Когда она наклонилась ко мне, меня охватило безумное желание поцеловать ее.
— И знаете что еще, — прошептала она. — Ей не нравится трахаться.
Окно или проход? В самолете, уносившем меня в Париж, я сидел там, где предпочитал, но быстро наступила темнота, и ничего видно не было. Кресло у прохода занимала внушительная француженка в возрасте, который становился все более определенным, забальзамированная в саркофаге высокой моды. Фамилии ее я так и не узнал, но назовем ее мадам Дюпон.
Я без особого успеха попытался заговорить с ней. Ее как будто не удивило и не заинтересовало, что я говорю на ее языке, хотя и плохо, но я все равно продолжал тараторить просто ради удовольствия ощущать во рту сочную мякоть французских слов. Мадам Дюпон слушала вполуха с неопределенной улыбкой и время от времени машинально опускала руку в сделанную по заказу сумку, содержавшую увлажняющий крем, бутылочки «Эвиана», модные журналы и другие необходимые аксессуары. Как выяснилось позже, к ним принадлежал и мсье Дюпон, хитрого вида старикан, который (по своему ли желанию, по ее ли) сидел на четыре ряда сзади, но иногда в своих странствованиях взад-вперед по проходу останавливался, чтобы пробурчать ей что-то, смахивающее на жалобу, на что супруга отвечала выразительным пожатием плеч.
