— Подумать только, я-то представлял, что» буду любоваться красотами природы.
Бретт только усмехался, зная, что Олли всегда готов к приключениям и еще никогда не видел по-настоящему великих просторов Америки. Он был замечательно приспособлен к жизни в трущобах больших городов Европы, однако у него не было никакого опыта общения с природой.
На реке Сабине всегда было много всяких лихих разбойников, и их тоже дважды останавливали люди, один вид которых заставлял Бретта тянуться за оружием, но дважды, поглядев на широкие плечи Бретта, на его холодные зеленые глаза и на привыкшие к ружью руки, они ехали прочь.
В свою последнюю ночь, которую он провел в дороге, Бретт внешне уже ничем не отличался от бродяг. Волосы у него отросли до плеч, густая черная борода скрыла всю нижнюю часть лица, — и одет он был так, как не одеваются богатые путешественники. В кожаных штанах и красной рубашке с открытым воротом он никак не походил на элегантного отпрыска одного из самых богатых домов Северной Америки, поэтому, увидев его бороду и надвинутую на лоб коричневую шляпу, Сабрина решила, что попала в лапы головорезов…
Не зная о письме Алехандро, посланном Бретту Данджермонду, Сабрина считала, что за несколько месяцев, прошедших после ее дня рождения, не случилось ровным счетом ничего примечательного. Хотя нет, это не совсем так, призналась она себе солнечным апрельским утром. Она сама изменилась. В ней появилось какое-то недовольство безоблачным течением жизни в отцовском доме.
Но винить в этом Сабрине было некого — отец был таким же любящим, как всегда, дом и слуги тоже оставались прежними, и в Накогдочезе все ее обожали. Однако ей все-таки чего-то не хватало… чего-то, чему она не могла подобрать название и это внушало ей беспокойство и печаль, неуверенность и ожидание перемен. Она не была несчастлива, просто ее больше не занимали привычные дела…
Хмуро встретила она ясное весеннее утро. Растянувшись под тенистым деревом на густом весеннем клевере, она подумала, что одета самым неподобающим для молодой девушки образом — в широкую рубашку и узкие мужские штаны. Сомбреро валялось на земле возле ее обутых в сапоги ног, а неподалеку щипала траву кобылка, подаренная отцом, когда ей исполнилось шестнадцать.
Здесь было ее любимое место. Меньше, чем в миле от гасиенды. Она часто приходила сюда посидеть среди вековых буков, сосен, зарослей цветущего кизила и мирта. Днем здесь можно было и подремать. Но в последнее время и грезы стали какими-то другими, и только усиливали ее внутреннее беспокойство.
