Дядя Вернон дремал в кресле, когда спустилась Стелла. Рот открыт, вынуты нижние зубы. Привалясь к помпончикам его туфель, сидели возле камина и отвечали улыбкой на игры огня.
— Прости, что испортила настроение, — сказала она. — Сама не знаю, что на меня находит. Я же так высоко себя ставлю, нет, правда. Ванну я помыла, люфу положила обратно под лестницу.
Она знала прекрасно, что, если бы и услыхал, он не подал бы виду. Он не переваривал пустых слов, как жирной еды. Она чмокнула воздух над его головой и на заледенелых ногах побежала к себе. Свет включать не стала. Бросила халат на постель, свернулась калачиком под одеялом и зажмурилась от пролитого по линолеуму лунного сверкания.
Вернон обождал, пока за Стеллой закрылась дверь, и только тогда встал с кресла. Раздумывал: подниматься ли наверх, снимать одеяло или до утра так оставить. Стелла едва ли этим озаботилась, счета небось не на ней. Утром жильцы начнут шастать туда-сюда, как хорьки, и почем зря палить электричество, если будет темно в ванной. Бедолага с накладными веками — тот еще разберется, что к чему, только сон у него нерегулярный, и кто ж его знает, когда он очухается от своих кошмаров, а счетчик, глядишь, уже настучит кругленькую сумму.
Потирая спину, Вернон заковылял к окну. Увидел смутную тень ограды, желтофиоль, черным пятном выбивающуюся между кирпичей подвала. Кто-то, позванивая по мостовой металлическими наклепками, прошел под самым окном. Бодрый пес, трусивший следом, остановился, балетно выгнул лапу и пустил искрящуюся под фонарем струю.
— А ну валите отсюда! — крикнул Вернон, колотя по окну кулаком.
На душе у него было тошно. Стелла всего три недели как на работе, а уже изменилась. Пять дней назад не подпустила Лили с щипцами и сколько раз оставляла еду на тарелке нетронутую. Не дерзила. Просто — есть не хочу, и все, и это, мол, ее личное дело, ходить в кудряшках или оставлять волосы, как их сотворил Господь, — уже не маленькая.
Лили говорила, что и в том и другом случае она, возможно, права.
В общем, девочка стала покладистей, вот разве только сегодня, и то он сам виноват, чего взъерепенился? Сам же хотел, чтоб она изменилась, сам, с кой-каким ущербом для кошелька, толкнул ее на этот путь успеха, и вот теперь она уходит, уходит. Нет, не думал он, не гадал, как ему сиротливо будет, как неспокойно.
Тут тебе не один вопрос чистоты, думал он с тоской, ванны эти.
