— Я знаю, я произвожу ложное впечатление, — сказал Джеффри, когда они покончили с гримеркой. — Я знаю, ты меня считаешь пижоном.
— А кто ж ты еще? — сказала она. — Но это теперь не важно.
Она сказала правду. Если ему надо выпендриваться, пускай себе, на здоровье. И пускай щеголяет своими иностранными словечками, пока язык не отсохнет. Он для нее уже не был чужой.
— Мне нравится старый Джордж, — повторил Джеффри. — Нет, честно. Одна беда — от него воняет.
И пошел вниз, развешивать свои митенки перед камином. Стелла задергалась, она как курица клювом уткнулась носом в свой джемпер, обнюхивала себя. Она и не знала, что от Джорджа воняет, верней, что кислый, застоялый дух табачного перегара и немытой одежды складываются в неприемлемый запах. «Вонь» — ведь это ужасное слово, не лучше, чем «гниль».
Она подняла голову, поднесла к носу собранную горсткой ладонь, ловила запах своей кожи и вдруг поймала знакомое, забытое веянье. Нет, не плохой запах: то ли костра, то ли пустого дома. Губы уже изготовились дать этому название, но слово вдруг скользнуло за край памяти, осталась только сладость брильянтина на пальцах и собственное дыхание, отдающее поднесенной Джорджем лакрицей.
* * *
Это было из ряда вон — явиться домой и требовать ванну. Дядя Вернон напомнил Стелле, что сегодня всего лишь среда.
— А мне безразлично, какой день, — сказала она. Твердая, как скала, аж скрежетала зубами.
А ведь тут как — тащить керосин из москательной каирца Джо рядом с грекоправославной церковью, на два пролета печку вволакивать, к окну одеяло прибивать гвоздями. Через проулок на задах стояли брошенные конюшни, разбомбленный дом, где клочьями свисали со стен обои, и женщины, такие, что не приведи господи, умыкали мужчин в темноту.
— Ты же в сосульку превратишься, — грозилась Лили, в пальто и шапке сбегав наверх вывесить семейное полотенце и по возвращении не попадая зуб на зуб, как капитан Скотт на пути к полюсу.
— Ну что ты с ней, дурой, будешь делать? — сказал дядя Вернон. Он прикинул что к чему и сообразил, что у Стеллы месячные. Иного объяснения не представлялось, а ежу понятно, что соваться в воду в этот период ни под каким видом не следует.
Теперь — взять растопку этой колонки: дело всегда-то муторное, а тут еще не по расписанию. Чуть-чуть дернешься, не рассчитаешь время между тем, как газ откроешь и чиркнешь спичкой — и всех отправишь в тартарары. «Неужели до той недели обождать нельзя?» — молил он, переводя дух на первой площадке, с печкой в объятиях и с люфой, твердой, как копченая вобла и ради удобства заткнутой за подтяжки. «Нет, — отрезала Стелла. — Нельзя».
