— Во всяком случае, к убийству Константина это создание явно непричастно, — сообщил мне внутренний голос, когда Шурочка выпорхнула из моего дома, а я провожала ее глазами из окна. Видимо, он заразился ее сегодняшней глупостью, будто я и без него этого не знала, или хоть на миг в этом усомнилась.
Шурочка в полном соответствии со своим сегодняшним образом отправилась фланировать на бульвар. А я, отказавшись составить ей компанию, осталась наедине со своим плохим настроением.
— Лучше бы вам остаться в Елшанке, — с порогу заявил мне Петр Анатольевич, чем меня, честно говоря, удивил.
— Почему? — поинтересовалась я.
— Потому что в этом городе с сегодняшнего дня ничем серьезным заниматься невозможно.
— А что случилось? — встревожилась я. Таким сердитым я его не видела ни разу в жизни. От раздражения он даже не играл словами и потерял частицу индивидуальности.
— У вас осталось немного коньяку?
— Ежедневно посылаю за ним Алену, — попыталась я пошутить, — а вдруг, говорю, Петр Анатольевич придет…
Но ему было не до юмора.
— Если я сейчас не выпью, то что-нибудь сломаю. Я ненавижу Дюма, Париж, Францию и всю Западную Европу, — почти выкрикнул он, и я начала понимать, что с ним происходит.
Поэтому тут же послала Алену за коньяком.
— Представьте себе, вы приходите в присутственное место, чтобы переговорить с умным человеком, а он не ничего не слышит, а с самым глупым видом напевает какую-то французскую мерзость.
Я его очень хорошо понимала, но все-таки попыталась успокоить.
— Не успокаивайте меня. Иначе я наговорю вам гадостей. Мне просто необходимо выплеснуть из себя накопившуюся злость.
Слава Богу, в этот момент вернулась с коньяком Алена, и пару минут Петр Анатольевич вымещал на нем свое раздражение. Если бы не коньяк, он уничтожил бы какой-нибудь предмет мебели. Так что я отделалась малой кровью.
— Весь город, — намного спокойнее и даже с некоторой иронией проговорил он в результате, — говорит только о Дюма. Только подумайте. Большинство из этих людей не прочитало ни одной его строчки, впрочем, то же можно сказать и о любом другом авторе. Но при слове «Дюма» их глаза наполняются маслом, откуда ни возьмись в руках оказывается тросточка, и они начинают напевать…
Самое страшное, что он попытался этот процесс воспроизвести, а с его слухом, вернее — его полным отсутствием, этого делать категорически не стоило. Тем более — пытаться выглядеть похожим на объект своей злой пародии. Это было воистину душераздирающее зрелище, совершенно соответствующее музыкальному ряду.
