— Хорошо, — одобрил араб. — Теперь хорошо. Знаешь, что хуже глупости?
И, не дожидаясь ответа, сам и продолжил:
— Ее повторение.
Абдул Аль-Хазред осторожно приблизился к боярину. Сабля опустилась книзу, но пальцы араба, перебирающие обмотанную кожей рукоять, ясно предупреждали о готовности в любой момент нанести удар.
— Интересно у вас на Руси ведут переговоры, — заметил Аль-Хазред. — Чуть что не так, и сразу ножом по горлу… Может, хоть со мной поговоришь спокойно?
— О чем нам с тобой говорить?
— И правда, — удивился араб. — О чем? Позвать стражу, и дело с концом, не так ли?
У боярина Бориса задергалась правая щека.
— Что ты хочешь? — спросил он, с ненавистью глядя на готовый убивать сабельный клинок.
— Помочь, — араб ухмыльнулся. — Уважаемый…
— Издеваешься?
— Издевался хан, я — договариваюсь. Сейчас, боярин, ты выйдешь на воздух и скажешь стражникам, что хан повелел не беспокоить его до особого приказа. Затем ты сядешь на коня и медленно, торжественно, как и полагается послу, уберешься из лагеря. Остальное — мое дело, а ты ничему не удивляйся, если хочешь жить. А жить ты хочешь, я же вижу.
— Меня не выпустят, — боярин устыдился тому, как жалко звучал его голос.
— Выпустят, — заверил араб. — И ты благополучно вернешься в свой Суздаль…
— Владимир, — поправил боярин и осекся, встретившись глазами с взглядом Аль-Хазреда, не менее острым, чем сталь засапожного ножа.
— Не имеет значения. Ты вернешься и будешь ждать. Ждать, когда я приду за расплатой. А я приду — через месяц, год, но приду обязательно! И тогда ты вернешь долг — ведь Всеволод Суздальский не простит такой ошибки, правда, боярин?..
Аль-Хазред отошел в сторону, освободив дорогу к закрывающему выход из юрты занавесу. Боярин Борис понуро направился туда, но был снова остановлен голосом араба:
— Эй, боярин, ты не желаешь обтереться? Мне кажется, что охрана хана не поймет гостя, выходящего из юрты с окровавленными руками!
Острием сабли Абдул Аль-Хазред подцепил какую-то тряпку, валявшуюся на полу, и бросил ее боярину. Тряпка была засалена и грязна, но Борис безропотно вытер забрызганные кровью ладони, отбросил измазанный еще больше кусок ткани подальше от себя и, откинув полог, вышел наружу.
— Хан желает, чтобы его не беспокоили, — сказал боярин Борис как мог уверенно и замер, услышав, как из юрты заорал убиенный Кобяк:
— Чтобы до вечера не видел ни одного бездельника!
На негнущихся от страха ногах Борис дошел до жеребца. Ханский конюший придержал стремя, пока боярин тяжело взбирался на седло, цепляясь за лошадиную холку. Боярин с трудом нашел правое стремя и, погоняя шенкелями скакуна, направился восвояси из лагеря лукоморцев. Боярин не понимал, что происходит, зато знал, что остался жив. Это было самым главным, а за долгий путь домой боярин надеялся придумать, как оправдаться перед своим князем.
