— Почти?..
— Конечно — почти. Возможно, я и кажусь кому-то глупцом, но только кажусь… Кунтувдый никогда, слышишь, боярин, — никогда не поведет своих берендеев в глубь Половецкого поля! Он проводит молодых князей до солончакового пути и остановится. Оставаясь здесь, я приму бой только с киевлянами, но твоему князю этого мало, не так ли, Борис? Ему надо столкнуть меня с берендеями, и это понятно. Суздальцу мало ослабить врага, ему надо ослабить и союзника…
Боярин Борис протестующе поднял руки, но говорить ему Кобяк не дал.
— Спасибо за новости, — сказал хан. — Хотя Степь ближе к Киеву, чем Суздаль, и известия сюда доходят быстрее, — Кобяк добродушно улыбнулся. — И передай своему господину: не надо считать половецких ханов глупцами… А своих бояр — умниками!
Борис Глебович вспыхнул от явной, хоть и заслуженной обиды.
— Унизить посла — вызвать войну, — задрожавшим голосом вымолвил он. — Князь Всеволод отомстит!
— Уж наслышан. Веслами воду из рек расплещет, а что не расплещется, из шлема выпьет! Наверно, лучшего применения шишаку найти не может… Пускай твой князь сначала попробует до меня через Чернигов или Киев добраться, тогда и бояться буду! Ступай, боярин, зла не держу, не я, хозяин из тебя болвана сделал.
Лицо Бориса исказилось. Он наклонился и из-за голенища сапога вытащил нож с коротким, в ладонь, и немного изогнутым лезвием. Кобяк не видел этого; он уже забыл о существовании суздальского посланца, вернувшись к прерванной трапезе. Задрав голову, он широко открыл рот, глотая льющуюся сверху их плоской чаши струю кумыса. Часть кобыльего молока текла по вислым усам, и видно было, что это доставляло хану удовольствие.
Через мгновение иссиня-белая струя кумыса окрасилась розовым. Засапожный нож боярина одним движением перерезал горло Кобяка, и из образовавшейся раны толчками выплескивалась пузырящаяся смесь кумыса и крови.
Гордым был боярин и зла не прощал, а более того — оскорблений, и мстил сразу, невзирая на положение обидчика.
А другие сказали бы об этом боярине — самодовольный дурак. Если желаешь, читатель, то попробуй разберись, а я не хочу.
* * *
— Как теперь жизнь свою сохранять думаешь, боярин? — раздался за спиной Бориса ласковый голос.
Боярин обернулся, выставляя перед собой окровавленный нож. У выхода из юрты стоял совершенно трезвый арабский купец с обнаженной ханской саблей в руке.
— Ножичек оставь, он теперь лишний, — заметил Аль-Хазред, шевельнув саблей.
Боярин быстро понял, что имеет дело с опытным фехтовальщиком, и выпустил нож, который с глухим стуком упал на раскинувшийся под ногами труп.
